Не для меня Дон разольется
Шрифт:
– Полностью с тобой согласен, Володя! – незаметно подмигнул остальным Хлебников. – А как же ты планируешь назвать свой чудо-аппарат?
– Как? Ну, хотя бы, «летатлин»!
– Звучит оригинально. Это, получается, производное от слова «летать» и твоей фамилии?
– Получается, так, – скромно потупился художник.
– Хвалю. Жаль, только, что ни одного экземпляра «летатлина» пока не построено. Придется проситься на «Илью Муромца»…
Разговор этот имел весьма необычные последствия. Отсидев, в очередной раз, на гауптвахте, Хлебников подбил Степана составить ему компанию в написании рапорта о переводе в эскадру тяжелых бомбардировщиков. Получив его, командир полка чуть не лишился рассудка:
– Да они что, шутки шутить вздумали?! – задыхаясь от душившего его гнева,
Хлебников, впрочем, если честно, на иной ответ и не рассчитывал. Поэтому он, параллельно с неудачной попыткой завербоваться в авиацию, обратился к своему другу и соратнику по футуристическому движению Николаю Ивановичу Кульбину, имевшему приравнивавшийся к генеральскому чин действительного статского советника с просьбой о признании себя невменяемым. И тот незамедлительно начал действовать. В конечном итоге, у поэта и впрямь обнаружили «состояние психики, которое никоим образом не признается врачами нормальным» и отправили для дополнительного обследования в земскую больницу в Астрахань. А Степан, с очередным маршевым пополнением, отправился на фронт…
5.
Единственное, в чем порадели бывалому солдату в Царицынском воинском присутствии, заключалось в том, что приписали его к 26-му Могилевскому пехотному полку, входившему в состав «родной» 7-й пехотной дивизии, в мирное время дислоцировавшейся в Воронеже. Правда, перебрасывалась она на усиление другой армии – 11-й, но это было не суть важно, поскольку прежний командующий 8-й армии генерал Алексей Алексеевич Брусилов тоже пошел на повышение и сейчас возглавлял весь Юго-Западный фронт. Так что, воевать Степану предстояло в практически тех же самых местах, что и полтора года назад, да и, к тому же – с хорошо знакомым начальством. Вот только время было иным.
Едва попав в действующую армию, Степан начал замечать первые признаки растущего недовольства, пока ещё, правда, тлеющего под спудом. Нижние чины откровенно устали от войны. Да и в качественном составе войска заметно изменились. Если, в прежнее время, на службу призывали только после строжайшего отбора, то сейчас гребли практически всех. За исключением, разумеется, откровенных инвалидов. Ну и тех, у кого хватало денег и связей, для того, чтобы откупиться от передовой. Не в лучшую сторону изменилось и продовольственное снабжение. О щедрых пайках первого периода войны теперь вспоминали с умилением. Шутка ли, по тогдашним нормам, только на одного солдата действующей армии полагалось три фунта хлеба, фунт мяса и полфунта сала. Вот уж действительно, ешь – не хочу! В шестнадцатом году о подобном изобилии можно было только мечтать. Лишь по большим праздникам серьезно урезанная порция мяса поднималась до привычной фунтовой нормы. Иногда к ней прибавлялись ещё и фунт подсолнечных семечек, одна селедка и полуфунтовая белая булка.
Другим откровением, для вернувшегося из чужих краев Степана, стало то, что стране так и не удалось достичь полного единения, необходимого для окончательной победы над врагом. И немалая доля вины в этом лежала на правящей династии. Царь так и не отважился ввести во всей империи военное положение. И результат не заставил себя ждать. Армия на передовой истекала кровью, в то время как в тылу, практически беспрепятственно работали рестораны, кафешантаны и прочие увеселительные заведения. Гремела музыка, и лишь шампанское, по причине сухого закона, заменялось разносимым в чайниках спиртом. В карты и рулетку спускались огромные состояния, нажитые на военных поставках. С трибуны, превратившейся в настоящее гнездо оппозиционеров Государственной думы, постоянно неслись антиправительственные лозунги. А власть ничего не могла поделать! Царь Николай честно старался угодить всем, почти не прибегая к репрессивным мерам. Но подобная примиренческая позиция только распаляла страсти в обществе. Люди, день ото дня,
Прибавьте к этому ещё и практически полную вседозволенность отечественной прессы. Во многих газетах, чуть ли не открытым текстом, писалось о бездарных генералах и прямой измене, свившей себе прочное гнездо у трона империи Романовых. Будто бы, всеми делами там заправляет не безвольный царь, а немка-царица в компании с разудалым хлыстом Гришкой Распутиным, около которых так и вьются многочисленные иностранные шпионы. Мокнувшие в окопах и бросаемые в бесплодные кровопролитные атаки простые солдаты внимательно слушали подобные сплетни. В бой идти они пока не отказывались. Но только – пока.
Согласно плану предстоящего наступления, 11-й армии генерала от кавалерии Сахарова отводилась вспомогательная роль. Ближайшей целью ей ставилось прорыв линии неприятельской обороны и овладение городом Броды. Задачи всей 7-й пехотной дивизии и 26-го Могилевского пехотного полка – в отдельности, естественно, были скромнее. К утру 3 июля 1916 года он занимал позиции в районе населенных пунктов Безымянный поселок и Злочевка, готовясь решительным ударом опрокинуть австрийцев и выйти к переправам на реке Липа. Однако в первый день наступления сделать это не удалось. Противник держался крепко, раз за разом, отбивая все попытки прорвать его укрепления. Зато несомненный успех обозначился на другом участке фронта. Соседи справа – Екатеринбургский и Томский полки 10-й пехотной дивизии сумели ворваться в австрийские окопы и взять много пленных. Выполнили поставленную перед ними задачу и 8-й армейский и 5-й Сибирский корпуса, в связи с чем, противник повсеместно начал откатываться назад. Преследуя его, части 7-й пехотной дивизии вышли на северный берег реки Липа в районе деревни Голятин Дольний. Форсировать её, впрочем, с ходу не удалось. Австрийская 46-я пехотная дивизия ещё сохраняла в себе способность к сопротивлению. Да и заранее подготовленная хорошо укрепленная вторая линия обороны немало ей в том способствовала. Поэтому и последующие бои отличались крайним ожесточением.
Степану особенно запомнилось отражение неожиданной австрийской контратаки в лесу возле деревни Голятин Горный. Тогда реальная угроза захвата нависла над орудиями приданной дивизии 7-й артиллерийской бригады. Цепи одетой в синие шинели неприятельской пехоты подходили всё ближе, осыпая ездовых и заряжающих целым градом винтовочных и пулеметных пуль. И если бы не самоотверженность уцелевших артиллерийских номеров, сумевших, в сумятице и неразберихе, запрячь упирающихся и храпящих лошадей и вывезти орудия в тыл, то батарея наверняка была бы захвачена врагом.
Вообще, австрийцы превратили окрестности деревень Голятин Горный и Голятин Дольний в сильный укрепленный район. Взять его с наскока не удалось. Пришлось перегруппироваться и как следует подготовиться, после чего, 8 июля, начался решающий штурм. Сначала, под покровом тьмы, полковые саперы проделали проходы в проволочных заграждениях. Впрочем, близко подбираться к неприятельским окопам они не стали, дабы раньше срока не растревожить осиное гнездо. Оставшуюся колючую проволоку, уже при свете дня, смели огнем из легких артиллерийских орудий и одновременным подрывом заблаговременно заложенных пироксилиновых зарядов и мин системы Семенова. Затем, в дело вступила матушка-пехота.
Выскочив, по сигналу ротного, из окопа, Степан, крепко сжимая винтовку с примкнутым штыком в руках, широкими шагами помчался вперед, стараясь ненароком не запутаться в беспорядочном хаосе разрушенных проволочных заграждений. Справа и слева от него мчались другие солдаты, оглашая окрестности громогласным «ура!». Со стороны австрийских позиций по ним заполошно затакал пулемет, однако русский порыв было уже не остановить. В мгновение ока, долетев до вражеского бруствера, Степан соскочил внутрь и пошел работать, где штыком, где прикладом. Но – недолго. Ошеломленные австрийцы, поняв, что дело проиграно, скоро начали поднимать руки и массово сдаваться в плен. Тут-то Степан и опять пригодился. Причем, с совершенно неожиданной стороны.