Не для меня Дон разольется
Шрифт:
– Воинцев! – подозвал его командир роты поручик Войцеховский. – Ты же, кажись, хохол?
– Так точно! Только – донской.
– Ну, это не важно. Иди сюда. Пленных надо допросить. А то я вашу мову хохлячью совсем не размовляю!
– А они что – русины?
– Похоже на то. А может – гуцулы. Не знаю, короче говоря. Сам разберешься.
Козырнув, Степан повесил винтовку на плечо и подошел к группе смуглолицых и черноусых австрийских пленных, почтительно снявших свои кепи перед Войцеховским.
– Здоровеньки булы! Откуда будете?
– С Голятина мы! – обрадовано откликнулся один из них, заслышав родную речь.
– Местные, что ли?
– Ни. С Закарпатья.
– Что ты несешь?! Какой ещё, к такой-то матери, казак?!
– Самый натуральный. Фамилиё у меня такое. Василь Козак. А то – Козак Федир. Пидбережний, по-уличному. Есть ещё и Иван. Биличак.
– Тю! А что ж вы с нами воюете?
– А вы что?
«Н-да», – продолжая допрос, про себя подумал Степан. – «Вот уж действительно – Николай с Вильгельмом поругались, а мы стали виноваты».
Невзирая на успешно развивавшееся наступление, простым солдатам и впрямь порядком надоела кажущаяся бессмысленной война. Их дом был за тридевять земель отсюда, поэтому и умирать за считавшиеся номинально своими польские и прибалтийские земли никому откровенно не хотелось. Вот если бы ворог попёр на саму Россию-матушку, тогда – да, другое дело. Оттого и родилась, в окопах, чрезвычайно популярная присказка: «До Курска (или Тамбова) немец, чай, не дойдет»! В придачу, к подобным мыслям примешивались и устойчиво ходившие слухи об измене в высших кругах. Недаром, в одной из солдатских песен прямо говорилось: «И никто не догадался, что полковнику сказать, и ему б на место немца, кусок зеркала послать. Пусть смотрел бы черны усы и о зеркале мечтал: В нем наверно он бы скоро, скоро немца увидал». Или вот ещё: «Когда продали Варшаву, там был немец-генерал. Он набил карман деньгами и непростившися удрал». Судите сами, можно ли с таким настроем выиграть войну?
Другим известием, порядком разозлившим рядовых окопников, стало решение какого-то умника временно отменить очередные отпуска на фронте. Об этом с возмущением говорили все, без исключения, нижние чины. Казалось бы – чего проще! Дайте солдату возможность почаще отдыхать в кругу семьи! Ведь именно обещанием отпусков и строгой очередности пребывания в тылу и на передовой, новый французский главнокомандующий Филипп-Анри Петэн сумел успокоить свою армию после мятежей семнадцатого года. Но – нет. У нас и тут решили пойти другим путем. Мол, в тылу солдаты могут разложиться и привезти в окопы революционную заразу. Так зачем давать отпуска? Пусть уж лучше остаются на фронте. В конечном итоге, армия разложилась прямо на передовой. И ещё неизвестно, что было хуже.
Что до остального, то приняли Степана в полку хорошо. Да и в условиях постоянной текучки, обусловленной всепоглощающей войной, о какой-либо кастовости, присущей прежней армии, быстро позабыли. Все прибывающие новобранцы были, что называется, на одно лицо. Потолкавшись среди солдатской массы, они быстро привыкали к таким приметам окопного бытия, как сырые шинели, разбитые сапоги и непременные вши, прозванные одним метким острословом «внутренними врагами». Дальнейшее зависело только от личных качеств.
Ближе к осени, серьезно продвинувшаяся вперед линия фронта опять стабилизировалась. Солдаты, в который уж раз, зарывались в землю на новых позициях, строили блиндажи, расчищали сектора обстрелов, натягивали колючую проволоку. Противник особой активности тоже не проявлял. Случались, иногда, ленивые перестрелки, да регулярные ночные поиски разведчиков. Сначала перед дивизией стояли австрийцы, потом их сменили немцы. Лишь однажды, после летних боев, Степан и его товарищи попали в достаточно серьезный переплет. Отряженные для взятия «языка»
Германская артиллерия тоже не заставила себя ждать, и вскоре сонный лес заполнился гулким грохотом вражеских разрывов. Пронзительно пела шрапнель, вонзаясь в стволы деревьев. Лишь по счастливой случайности, никто из находившихся там не пострадал. Но тут прошел слух, о возможном применении противником, наряду с обычными, ещё и химических снарядов. А это было уже гораздо серьезнее. Степан, у которого при одном только воспоминании о «Выступе Мартини» сразу запершило в горле, спешно проверил собственный противогаз и, вместе с остальными товарищами, приготовился поджечь заблаговременно приготовленный хворост. При прохождении газового облака, горячий воздух, от разведенных костров, поднимал ядовитую пелену над землей, что позволяло солдатам оставаться вне зоны поражения. Ездовые же, тем временем, отводили в тыл обозных лошадей, надев им на морды смоченные в воде торбы. Вот вам и русская смекалка!
– Сейчас хоть маски ничего пошли, – невнятно пробурчал, незаметно превратившийся в серое слоноподобное чудовище, записной весельчак Брагин. – А в начале войны, что было? Курам на смех! Всё по отдельности. Жестяная коробка с угольным порошком и патрубком с респиратором, очки-консервы и, внимание – особая прищепка, для зажимания носа! Пока всё соберешь, да приладишь, а австрийцы не ждут. Да и в этой дышать трудно. Тьфу, зараза!
К счастью, тревога оказалась ложной. Ни газов, ни штыковой атаки в расположении полка так и не дождались. Стрельба, постепенно затихая, продолжалась до самого рассвета…
6.
Между тем, пока Степан мок и мерз в окопах у села Смолява, судьба его, в очередной раз, готовилась совершить поистине головокружительный кульбит. Невольным виновником этого, как ни странно, стал всё тот же лейтенант Пиньоли. Казалось бы, где Италия и где Россия? Но – тем не менее. Как выяснилось, лейтенант отнюдь не забыл своего старого боевого товарища. Пусть и отправившегося на далекую родину. И даже написал письмо в итальянскую миссию при Ставке русского Верховного главнокомандующего. Обязанности которого, как известно, в конце 1915 года, возложил на себя, ни кто иной, как император и самодержец всероссийский Николай II. Да и в самой итальянской миссии произошли серьезные кадровые перестановки. Весной 1916 года прежнего представителя – полковника Марсенго сменил другой полковник (позднее – генерал-адъютант) граф Ромеи Лонгена. Русские офицеры, впрочем, памятуя о бессмертной трагедии Шекспира, звали его попросту Ромео.
Новый глава миссии и получил письмо Пиньоли, в котором тот просил установить точное местонахождение бывшего военнослужащего вспомогательных частей итальянской армии Степана Воинцева. Завязалась долгая и нудная переписка с различными армейскими, корпусными и дивизионными штабами. В конечном итоге, Степана отыскали и, в торжественной обстановке, вручили ему письмо из Италии. И он даже успел написать растрогавшемуся лейтенанту обстоятельный ответ. Мол, жив, здоров, воюю, с приложением непременных «кланяюсь» и «спешу сообщить». И завертелось.
Конец ознакомительного фрагмента.