Не для взрослых. Время читать! (Полка 1)

Чудакова Мариэтта Омаровна

Так как советский язык политбесед идейных политруков был в те годы у любого читателя на слуху – на фоне живых речений Теркина очевидной становилась его мертвечина.

Можно смело сказать, что под пером поэта оживал, приобретал права, легализовывался загнанный в угол сугубо частной жизни живой русский язык.

2

Твардовский, как мог, подбадривал своим стихом отвоевывающих свою землю солдат. Когда же они освободили свою и вступили на землю чужую, когда замаячил конец страшной войны – он счел возможным заговорить в полный голос о том горе, которая она принесла. Так появилась в «Василии Теркине» глава «Про солдата-сироту».

На

земле всего дороже,Коль имеешь про запасТо окно, куда ты сможешьПостучаться в некий час.…………………………………А у нашего солдата,– Хоть сейчас войне отбой,Ни окошка нет, ни хаты,Ни хозяйки, хоть женатый,Ни сынка, а был, ребята,– Рисовал дома с трубой…

А узнал солдат о своем огромном несчастье ненароком – когда наша армия, развернувшись, двигалась наконец на запад, освобождая область за областью, после долгой, длившейся два-три года, оккупации, когда никаких известий о семье бойцы, как правило, не имели. Как не имел их, видимо, и сам Твардовский, у которого на Смоленщине под немцем остались родители, братья, сестры…

И вот солдат просит на привале разрешения отлучиться:

…Дескать, случай дорогой,Мол, поскольку местный житель —До двора – подать рукой.

И вот идет по местам, знакомым ему «до куста», —

Но глядит – не та дорога,Местность будто бы не та.Вот и взгорье, вот и речка,Глушь, бурьян солдату в рост,Да на столбике дощечка,Мол, деревня Красный Мост.

И уцелевшие жители сообщают ему, что семьи его уже нет на свете.

У дощечки на развилке,Сняв пилотку, наш солдатПостоял, как на могилке,И пора ему назад.

Поэт не берется гадать, что творилось у него в душе.

Но, бездомный и безродный,Воротившись в батальонЕл солдат свой суп холодныйПосле всех, и плакал он.На краю сухой канавы,С горькой, детской дрожью рта,Плакал, сидя с ложкой в правой,С хлебом в левой, – сирота.

3

Предполагают, что именно под воздействием этой главы «Теркина», напечатанной в конце января 1945 года в «Красноармейской правде», Михаил Исаковский – любимый и высоко чтимый земляк и старший (старше на десятилетие) товарищ Твардовского – написал в том же 1945 году, бесспорно, лучшее свое стихотворение:

Враги сожгли родную хату,Сгубили всю его семью.Куда ж теперь идти солдату,Кому нести печаль свою?

Он идет – и находит

…в широком полеТравой заросший бугорок.Стоит солдат – и словно комьяЗастряли в горле у него.Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,Героя – мужа своего…»………………………………Никто солдату не ответил,Никто его не повстречал,И только теплый летний ветерТраву могильную качал.…………………………«…Сойдутся вновь друзья-подружки,Но не сойтись вовеки нам…»И пил солдат из медной кружкиВино с печалью пополам.

Эти стихи сразу же стали песней – музыку написал М. Блантер. Но петь ее – и по радио, и в концертах – запретили после первого же исполнения. Ее пели только фронтовики-инвалиды в подмосковных электричках, собирая милостыню.

Запрет длился полтора десятилетия – пока, вспоминает Е. Евтушенко, в 1960 году песню не отважился исполнить во Дворце спорта в Лужниках Марк Бернес. «Прежде чем запеть, он глуховатым голосом прочел, как прозу, вступление: „Враги сожгли родную хату. Сгубили всю его семью“. Четырнадцатитысячный зал встал после этих строк и стоя дослушал песню до конца. Ее запрещали еще не раз, ссылаясь на якобы возмущенное мнение ветеранов. Но в 1965 году герой Сталинграда маршал В. И. Чуйков попросил Бернеса ее исполнить на „Голубом огоньке“, прикрыв песню своим прославленным именем». После этого она «стала народным лирическим реквиемом».

4

А Твардовский вслед за главой «Про солдата-сироту» печатает в марте 1945 года в той же «Красноармейской правде» новую главу – «По дороге на Берлин».

Она открывается потрясающим для советской подцензурной печати, нигде более в поэзии советских лет не встречающимся описанием. Автор поэмы передает движение наступающей, с боями вступившей наконец в Германию армии поразительными по поэтической силе строками – с жесткими реалиями времени:

По дороге на БерлинВьется серый пух перин.Провода угасших линий,Ветки вымокшие липПух перин повил, как иней,По бортам машин налип.И колеса пушек, кухоньГрязь и снег мешают с пухом.И ложится на шинельС пухом мокрая метель…

Любой фронтовик, дошедший до Германии, с ходу узнавал эту причудливую для непосвященных деталь чужеземного ландшафта поверженной страны… А именно им в первую очередь адресовал свою поэму Твардовский – еще воюющим солдатам, которые шли теперь по бетонным, не пружинящим, как наш асфальт, под сапогом пехотинца, а отбивающим ему подошвы ног дорогам Германии… (Мне в детстве отец рассказывал об этой разнице в дорожном покрытии, чувствительной для ног, если в день идти по сорок километров.)

Поэт хотел, чтобы солдаты увидели – он пишет правду.

Так что это за пух?

И здесь прибегну к рассказу своего отца об этом пухе:

– Когда перешли границу, вошли в Польшу – бойцы были на пределе, хотели все крушить: многие уже знали о гибели близких, о сожженных домах… Командиры уговаривали: «Держитесь, ребята – подождите до Германии!..» Вошли – все дома пустые… Мирное население в страхе бежало: знали уже, что делала в России их армия… И солдаты не знали, как найти выход ярости, – били стекла, зеркала, хрусталь, сервизы… Вспарывали штыками во всех пустых домах перины… Мы шли по дорогам к Берлину – повсюду летел пух…