Не хочу быть полководцем
Шрифт:
– Душегубцев надобно в Разбойную избу везти, в Москву, – возразил я.
– Я бы повез, но что тут поделаешь, коль ты хлипким оказался да сдох под пыткой. За такое упущение с меня спросу нет, – развел он руками. – Так что, поведаешь, кто первым из стариков под твою сабельку угодил, ай как?
– Поведаю, – кивнул я и начал рассказывать, как все было.
Уж на четвертой или пятой фразе Никита Данилович заскучал, а когда я дошел до рассказа о том, что хотел выбежать с Иринкой во двор, но увидел там бегающих татей и решил спрятать девочку в своей светелке, лениво позвал:
– Кулема.
– Да погоди ты с Кулемой! – возмутился я. – Ты лучше скажи, холоп мой Андрей, который тоже может подтвердить, кто я такой, тоже убит?
– Считай, что убит, – кивнул Никита Данилович. – Токмо не твой он. Не надо честных людишек в свой шатер заманивать.
– Ну хорошо, Иринка ничего не помнит, но Аксинья Васильевна-то… – неуверенно начал я.
Никита Данилович усмехнулся, недобро посмотрев на меня, и я тут же осекся. Получалось, что… Словом, плохо получалось. Хуже некуда. Или есть?
– Кулема, – вновь затянул старую песню Годунов.
– А грамотка? Там же было сказано про мальчика, а в конце добавлено, что остальное поведают на словах, – не сдавался я.
– Уже поведали, – сухо обмолвился Никита Данилович. – Ты и тут запоздал, тать. Давай-ка, Кулема, сразу на дыбу его.
Ага, стало быть, сбылась голубая мечта мазохиста. Ну здравствуй, родимая. Мы как, пока без детей обойдемся? А то няня из меня не очень. Вроде бы да. Ну правильно, он же сказал, что спешить не станет. Посмаковать гаду захотелось. И ведь ничего нельзя сделать. Ну вообще ничегошеньки. Кое-что мне этой ночью Петряй рассказал, но толку с этого. Умер он под утро. Еще и поэтому злится Годунов. Ушел один из его ворогов от лютых мук. Теперь мне за двоих отдуваться.
Вдруг меня осенило.
– Стой, Никита Данилыч! – Не иначе как вдохновила острая боль в вывернутых руках, на которых я подвис. Из суставов пока не вылетели, но ждать недолго. – Стой!!! – заорал я истошно, лихорадочно прокручивая в голове еще раз неожиданно забрезживший шанс на спасение, причем последний.
Да, все так и есть, все сходится. Даже если остроносый и умел читать, даже если он сумел самостоятельно кое до чего додуматься, прежде чем отдать эту грамотку, но все равно не мог он догадаться о том, что в ней подразумевалось, но напрямую сказано не было. Годуновы могли, ибо прекрасно знали, что если муж Анастасии Ивановны доводится подростку стрыем [10] , то…
10
Стрый – брат отца, дядя по отцу. Дядя по матери назывался уй.
– Не мог тать, что за меня себя выдавал, знать родителей мальчика, которого я привез. Не мог! А я знаю!
– Вправду знаешь? – насторожился Никита Данилович.
– Вправду! – подтвердил я. – Только повели Кулеме с Яремой удалиться. Знание мое не для лишних ушей.
– Никак и впрямь проведал, – вздохнул Годунов и сделал знак палачам.
Те послушно поплелись к выходу.
– И чтоб не возвращались, пока не позову! – крикнул им вслед Никита Данилович, после чего повернулся ко мне. – Ну?
– Батюшка его отдал богу душу двадцать пятого числа месяца июля сего лета, – торжественно произнес я, а в душе все пело. – Был он земским думным дьяком и царским печатником, а звали его Иваном Михайловичем Висковатым. Про мальчишку-то его сказывать ай как? – с легкой насмешкой поинтересовался я.
– Не надо, – хрипло выдохнул Никита Данилович. – Верю, что знаешь. – И подосадовал: – Перехитрил ты меня, тать. Как же я мечтал сыскать душегуба да отмстить ему за братца-праведника! Как же ты меня ныне порадовал своим признанием! А теперь что делать прикажешь?!
– Как что? – насторожился я. – Отпускай!
– Ты в своем уме?! – изумился Годунов. – Мыслишь, что коль ты в грамотке прочел, что шлют нам осиротевшего дитятю из мужниной родни, опосля чего и смекнул про Висковатого, так я тебя с этим знанием отпущу восвояси? А-а-а, – протянул он. – Как я сразу не догадался? Это ты про то, чтоб я тебя на тот свет отпустил? Тут да, ничего не поделаешь. Придется. Перехитрил. И впрямь без мук уйдешь. – С этими словами он неторопливо взял с лавки кнут и сожалеюще заметил: – Почти без мук. До вечера я тебя, конечно, потерзаю. Поначалу кнута дам пару сотен, хотя и не так, как Ярема с Кулемой смогли бы, но тут не взыщи. Опосля за клещи возьмусь. Вон и кочерга в угольках рдеет. Тоже попользуемся. Ну а к вечеру и впрямь придется отпускать. – И замахнулся кнутом.
Я зажмурился, но тут по лестнице пробарабанили чьи-то шаги, и удара не последовало.
– Кому еще я занадобился?! – раздраженно рявкнул Годунов.
– Там Бориска тебя кличет, – послышался голос прыщавого сопляка.
– Кому Бориска, а кому Борис Федорович, – назидательно заметил его отец. – А чего он хочет-то?
– Сказывает, Аксинья Васильевна кончается. Проститься зовет.
– Передай, что приду, – буркнул Никита Данилович.
А меня вновь осенило, и я искренне попросил бога не обращать внимания на некоторую чрезмерную словоохотливость этой восхитительной женщины, ибо доброта ее все искупает, и даже сейчас, в минуту своей кончины, она, хотя и сама того не подозревает, подкинула мне шанс на спасение, причем последний, потому что больше мне их судьба не даст. Это уж наверняка. Так что если всевышнему нетрудно и в его горних высотах имеется свободная жилплощадь, пусть он выделит старушке – божьему одуванчику от своих щедрот достаточно места для ее славной души.
– Никита Данилыч, – окликнул я собравшегося на выход Годунова. – Просьбишку мою малую перед смертью выполни – скажи Борису Федоровичу, что у тебя здесь человек на дыбе висит, который готов повторить слова юродивого Мавродия по прозвищу Вещун.
– Это ты, что ли, юрод? – неприятно осклабился тот в откровенной насмешке.
– Неважно. Главное, про царский венец скажи, – произнес я. – Да поведай, что мне и без него есть что ему рассказать.
– Все смертушку отсрочить норовишь, – пожал плечами Никита Данилович. – Ладно, скажу.
А мне теперь оставалось только ждать, потому что, если юный Борис забыл про мое предсказание, посчитав его несусветной глупостью, или, наоборот, решит, что юродивый, который говорит про него такие речи, слишком опасен, тогда я обречен наверняка.
Перстень, конечно, закопают вместе со мной, поскольку лазить во время обыска по причинным местам и возле них здешние тюремщики пока еще не научились. Кости со временем сгниют, не говоря уж о теле, но он останется, и, как знать, может, когда-нибудь какому-нибудь трактористу или экскаваторщику во время раскопки очередной ямы под фундамент так дико повезет, что он на него наткнется и…