Не к ночи будь помянута. Часть 2
Шрифт:
Я с удивлением обнаружил, что давно держу на коленях Герасима и перебираю шелковистую шёрстку на его загривке.
– Ух ты. – насторожился нетрезвый Егор. – А это что у вас?
– Где?
– Вон там, под холодильником. Ну-ка, давай, вылазь…
Я лениво подумал, что Маврин допился до чёртиков. С кем он там разговаривает? С домовым что ли?
И тут что-то нежно звякнуло, и из-под холодильника медленно выползла маленькая блестящая звёздочка. Я с трудом наклонился и поднял мамину золотую серёжку с подвеской, потерянную аж в прошлом году.
– Прекрасно. – сказал я. – А ещё ты, ко всему прочему, притягиваешь
– Бесплатное приложение. – сказал Маврин.
– Хорошее приложение. Начальный капитал для строительной компании тоже так напритягивал?
Егор широко улыбнулся и кивнул.
– Одного не пойму. – сказал я. – Что ж мелко-то так? Купил бы нефтяную компанию или остров на экваторе.
– Ага, счас. Вот допью и пойду покупать. Парень, я что, по-твоему, на пиратском острове живу? По-твоему, золото повсюду килограммами валяется, только берись за лопату? – он рассмеялся. – Я всё-таки чту уголовный кодекс. Что упало – то пропало, что пропало – то ничьё. Значит, моё. Теперь мама твоя обрадуется.
– Это точно.
– Ладно. Слушай дальше. Позвал, значит, дедок. И вот тут… тут накрыло меня такое чувство, что не зря всё это со мной, что неспроста я однажды видел чудо, что я хочу это увидеть ещё и, что главное – хочу понять природу этого явления, всю биохимию, всё это странное волшебство. Ну, вспомни-ка! Ведь было такое с тобой? Ведь было? Эта девчонка… рассказала, а ты, поди, рот раскрыл. Тебя ведь тоже понесло?
– Понесло. – вздохнул я.
– Я бросил всё. Взял отпуск за свой счёт, ничего никому не объяснил и уехал на другой край города. Я очень волновался.
У старика был рак кожи, и это сделало его страшным. Метастазы уже расползлись везде, где только можно. Видно было, что дед страдает. Он лежал на диване, тяжело дышал, но был в полном сознании и твёрдой памяти.
Помню, я встал возле него и смотрел. Больной человек вызывает жалость, тем более, если он при этом глубокий старик. Я это понимал, и мне стыдно было, что не жалость я чувствую, а отвращение – грубое, примитивное отвращение, какое испытываешь, когда случайно раздавишь рукой жирное насекомое.
Он просил тонким задыхающимся голоском. Говорил, что надо было сделать всего лишь малость. Что он всё приготовил сам. Что старался, что загодя запасся всем необходимым. Скулил, жаловался на то, что ему пришлось всё делать самому, потому что все его бросили и никому-то он не нужен. Ругался на брата – он и неблагодарная сволочь, и сучий сын, и будь он проклят! Всё приговаривал – вот и делай людям добро!
И всё ныл – нудно, тонко, мерзко – "Я один, совсем один, недолго уж осталось. Самую малость. Только немного помочь, направить, ведь всё готово. А я уж отблагодарю…".
И я сказал "нет".
Он смотрел на меня, глаза слезились, он корчился и задыхался.
– Чего ты хочешь? Чего тебе надо? Я заплачу, у меня есть.
– Хочу всё узнать. Научишь меня – спасу.
Он брызгал слюной, ругался, требовал вколоть ему обезболивающие…
Я провёл с ним весь вечер. Мне было тяжело и тошно. Больше всего хотелось убежать. Мне казалось, что я просидел в комнате целый год. Я вызывал в памяти лица жены и сына и, к своему ужасу, не мог вспомнить их в подробностях. Это было страшно – как будто старик со своей безобразной
Он просил и проси. А я не сдавался. Для меня вдруг стало жизненно важным узнать, как происходит вся эта канитель. Я стоял над ним и удивлялся: как же я раньше не догадался прийти и вытрясти из старикашки его диковину.
А ночью он, наконец, сказал "ладно".
Мы проговорили всю ночь. Он мне отдал… все записки, все книги. Пожадничал отдать брату, поэтому они и разбежались. А мне отдал. Вернее, не отдал, а сказал, где они находятся. И на рассвете я копал землю возле чужого забора, под кучей старых покрышек…
Потом я понял. Кое-что узнал.
И пожалел, что пришёл. И что однажды чёрт меня дёрнул польститься на дешевизну его комнаты.
Почему? Не всякое знание приносит удовлетворение и покой.
– Луговой, ты не спишь ещё?
– Нет, конечно. – отрешённо откликнулся я. – Почему же ты пожалел?
– Почему? Вот именно. – Егор замолчал и некоторое время сидел, покачиваясь вперёд-назад, словно убаюкивал себя. – Вот тебе один житейский анекдот. У меня был один не то чтобы друг… хороший знакомый. Человек влюбился и женился. И любил он свою жену без памяти, что редко бывает после десяти лет брака. Прямо молился на неё. Не женщина, а пуп Вселенной. Ну, конечно, мужики посмеивались, а женщины завидовали этой даме и попрекали своих мужей. Даже у моей нет-нет, да и вырвется – вот, мол, Стасик и то сделает, и это, а ты… ну, и пошло-поехало. Она у него часто по разным санаториям ездила, а он всё работал. Но вот после одной такой поездки на его благоверную стала время от времени находить печаль и хандра. Другой бы и в ус не подул, а этот Стасик, чтоб его, в панику ударился, даже психоаналитика нашёл. А бабёнка мудрила-мудрила, да и выдала. Я, говорит, тебе изменила, так уж случайно получилось, но теперь, конечно, раскаиваюсь и меня мучает совесть. Вот не дура? Нет, чтобы промолчать. Мало ли, всякое в жизни бывает. Ей, может, и сразу легче стало, но разве можно было так с этим человеком? Так и развелись они и жили после разнесчастные. Потом уж и не знаю, что с ними было…
Вот и спрашивается, всякие ли знания человеку во благо?
Вот и я узнал. За что боролся, на то и напоролся.
Это после я пытался всё переделать, вычистить, выбелить, привести в приличное состояние. И у меня, чёрт возьми, получилось. А тогда я держал в руках жёлтые листки, смотрел на них, на такого же жёлтого старика и думал… Зачем? Кто назначил такую цену? Этот старик столько не стоит. Он вообще нисколько не стоит. Он умрёт, и никто не вспомнит о нём.
Это была действительно страшная цена. Я стоял над стариком и мне не хотелось возвращать ему жизнь.
Если бы я тогда просто ушёл! Всего-то нужно было отвернуться и уйти. Ведь было отвращение, страх и знание того, что я нарушаю закон. И не просто закон конституции – это у нас любой дурак норовит, а закон природы.
Давай-ка, выпьем, студент. Чего оставлять-то…
Я, конечно, не ушёл. Через двое суток жизнь человека завершилась. Он угас. Я сделал всё, как положено. И впервые сам помог возвратиться живому существу.
Первое, что ощутил – восторг. Я смог, у меня получилось!
Потом разболелась голова.