Не к ночи будь помянута
Шрифт:
Припарковавшись как попало, я взлетел на свой этаж, заранее зная, что обнаружу. Дверь была не заперта. Пальто валялось, но сапоги исчезли.
– Ада! – глупо крикнул я вглубь квартиры. И помчался по лестнице вниз.
Сколько прошло времени с момента звонка? Минут десять? Я обежал свой и соседний дворы, заглянул на территорию детского садика и снова прыгнул в машину. Куда теперь? Надеясь на удачу, я стал колесить по городу, глазея по сторонам. Пару раз заходил в магазины и искал в толпе. Раз пять мне казалось – вот, это она. Но это были
Совсем стемнело. Загорелись фонари. Я положил руки на руль, а голову на руки и постарался собраться с мыслями. Что, собственно произошло? Вчера пришла, сегодня ушла. Да, странная. Да, больная. Я ничего о ней не знаю. Я, дурак, так ничего и не спросил. Теперь она чего-то испугалась и просто исчезла.
Квартиру я, оказывается, не запер. Маму бы кондратий хватил. Прямо день открытых дверей какой-то!
Я снова набрал номер, неизвестно на что надеясь. Музыка Стинга раздалась из моей комнаты. И телефон не взяла.
Постель была аккуратно застелена. Моя футболка свёрнута и положена не подушку. Рядом с ней лежали мой старый телефон и «Ювенильное море» Платонова. Из книги торчала бумажка.
Ада писала быстрым и взрослым почерком, каким обычно пишут врачи, если не торопятся и стараются. Над прописной буквой «т» она ставила горизонтальную чёрточку сверху, а под «ш» – снизу. Где это так учат, интересно?
Спасибо за всё. Не хочу обременять.
Чувствую себя хорошо.
Извини, взяла на столе пятьсот рублей и немного еды из холодильника. Как смогу, компенсирую затраты.
Вот и всё. Ни «дорогой» в начале, ни «до свиданья» в конце, никаких тебе сантиментов. Я сел на кровать и автоматически стал гладить угнездившегося на коленях кота. Герасим вздохнул, уткнулся мне в ладонь прохладным носом и замурлыкал. Он соскучился за день, а теперь ещё, чувствуя, что мне плохо, переживал и беспокоился. Я лёг на спину, переместив его на грудь, и стал почёсывать его шелковистые ушки, шею и подбородок.
Вот он – дружище, вот кто никогда от меня не уйдёт.
13
В небе надо мной кружились голуби. Мальчишка, чудом удерживаясь на дощатой крыше, гонял их длинной жердиной. На нём была длинная рубаха, кепка, похожая на блин, но не было штанов. Пацан пронзительно свистнул, и разномастная стая пошла на новый круг.
Город был залит светом и пах морем. В окнах двухэтажных приземистых домов отражалось солнце, зеленели герани. По уходящей вниз улице шли люди, поднимая лёгкую пыль. У одних были узлы и котомки, у других вёдра со сливами и абрикосами. Мимо прошёл чумазый мужик, толкая перед собой скрипучую тачку с углём. Толстоногая девица в красном платке несла в руках объёмную связку газет.
Я понял, что сейчас увижу и обернулся.
Девушка ехала на велосипеде с высокими узкими колёсами. Велосипед был ей велик, и она ехала, не доставая до седла, просунув одну ногу под раму. Белое в крапинку платье хлопало на ветру, в косах, завязанных как два кренделя, трепыхались коричневые ленты, тонкие руки сжимали растопыренный руль. Проезжая, Ада посмотрела мимо меня, сбавила скорость, и, перестав нажимать на педали, поехала вниз, стараясь не попадать на участки с мелким песком.
– Луговой! – гаркнули мне в ухо.
Проснувшись, я от неожиданности дёрнулся и опрокинул тетрадь и учебник. Люди в аудитории заржали. Шутки в духе Петровича, будь он неладен!
– Что, бурная ночь? Или вагоны со спиртом разгружали?
– Извините, Вадим Петрович.
– Спасибо, что не храпели! Покиньте аудиторию! Быстро, я сказал!
Народ кругом возрадовался яркому моменту. Вот прыщемозглое создание! Человек воспитанный промолчал бы, ну или разбудил бы деликатно. Хорошо, хоть не этому уроду экзамен сдавать. Я собрал вещички и гордо покинул зал.
Если уж вляпался в дерьмо, так надо устраиваться поудобнее. Я не стал скорбеть по недослушанной лекции скучного Петровича, а, пока нет очереди, пошёл в столовую, накупил первой попавшейся еды и два кофе и устроился у окна. Когда покончил с первой тарелкой, зазвонил телефон.
– Ну как? – спросил Серёга.
– Никак, – ответил я.
– Тимур своих подключил?
– Говорит, делает что может.
– Я по больницам сегодня ещё раз обзвонюсь и… ну, в общем…
– И по моргам.
– Да не дойдёт больше до этого, не каркай. Слушай, может она в свою деревню укатила? Как, говоришь, у них местность называлась?
Я уже не помнил, как называл Серёге деревню придуманной тётки.
– Не важно. Спасибо, Серёга.
– Да пока не за что. Ну, бывай.
В морге мы были вчера. Серёга позвонил ближе к полуночи, когда я безрезультатно рассекал по ночному городу – сначала долго мямлил, а потом сразу огорошил. До этого я ни разу не был в подобном заведении, и меня сразу взбесило, насколько там мило и уютно. Сидят себе, чай пьют, телевизор смотрят. Нас провели в холодный зал с полками в два ряда и с грохотом выкатили небольшого человека, покрытого клеёнкой.
И тут я впервые после смерти отца познал горе. Оно захлестнуло внезапно, как холодная волна, и захотелось взвыть, закричать, сокрушить этот долбаный зал с глупыми полками. Боясь дышать, слышать и видеть, я неподвижно стоял, сдерживаясь изо всех сил.
Серёга сам откинул клеёнку. Не она. Я понял сразу. Не она! Лицо девушки было разбито, но она была явно старше и шире в костях.
Я отрицательно потряс головой и молча вышел.
– Выпить тебе надо, – сказал Серёга на крыльце морга. – А то выкинешь какую хрень, потом возись с тобой.