Не кричи, кукушка
Шрифт:
Напиток был холодным и приятно освежал. Неторопливо потягивая его, Вадим повернул голову, чтобы еще раз посмотреть на девушку. Но ее уже не было. Он обвел взглядом огромный зал и увидел, что она стоит около газетного киоска и разговаривает с Семой Ляпуновым. «А этот пройдоха откуда здесь взялся?» — с неприязнью подумал Вадим и почувствовал, что на сердце заскребли кошки. Он второй раз позавидовал Семе. Первый раз вчера, когда узнал, что тот женился на Тамаре. Тамара не Люська, с которой можно пить водку и разговаривать матом. У нее совсем другие интересы в жизни. Она и прочитала больше, и в музыке разбиралась лучше, иногда заставляя его слушать свою игру на пианино, и все человеческие поступки делила на дозволенные и те, что грех совершать. Этот «грех» смешил его. Вадим не понимал, зачем отказывать себе в чем-то, если у человека всего одна жизнь и то, что не сделал на этом свете, на том уже не совершишь никогда. Да, Тамара была из другого мира, как и эта девушка, с которой разговаривал Сема.
«О чем они могут говорить?» — невольно подумал Вадим, в котором начала закипать злость против Семы, и, поставив стакан с недопитой пепси-колой, он уже хотел направиться к своему дружку, но увидел, что к ним подошел высокий парень в длинном черном пальто из дорогого кашемира. Вадим хорошо знал цену шмоткам и сразу прикинул, что пальто стоит не меньше пятисот долларов. Парень что-то сказал девушке, та понимающе кивнула, пересекла зал и пристроилась к очереди улетавших во Франкфурт-на-Майне. Теперь девушка встала лицом к Вадиму и, хотя она находилась далеко, он готов был поклясться, что где-то видел ее. И мучительно, до боли в голове, стал вспоминать. Так бывает, когда на ум неожиданно придет забытый мотив. Ты начинаешь воспроизводить мелодию, а из какого музыкального произведения она вырвана, не можешь вспомнить. Девушка тоже посмотрела на Вадима. И его сразу обожгло: «Неужели Катя? Откуда ей взяться? Да и как она могла преобразиться в такое чудо?»
Вадим почувствовал, как зашлось сердце и пересохло во рту. Вокзал, Люська, Сема с Тамарой провалились в небытие, осталась одна Катя. Воздух наполнился ее дыханием и теплом. У него ослабели ноги, он сделал порывистое движение в ее сторону. Но внутренний голос тут же осадил: «Зачем?» Вадим нерешительно остановился и произнес: «Чтобы искупить вину, хотя бы через столько лет». Но в словах не было уверенности, Вадим почувствовал это сам. Да и чем ее можно было искупить? Начать жить сначала, забыв все, что было после того страшного дня? Но как? Кому это удалось?
Не отводя взгляда от Кати, он протянул дрожащую руку к стакану с пепси-колой, отпил глоток и поставил стакан на место. Очередь, в которой стояла Катя, продвинулась вперед. На месте остались лишь два широкоплечих амбала, одетых в черные костюмы с одного прилавка, оба под два метра ростом, мускулистые, с короткими прическами. У их ног стояли два больших пластиковых чемодана на маленьких колесиках. Один из амбалов сделал шаг к Кате и, низко наклонив голову, начал что-то говорить ей. До Вадима дошло: это охрана. Второй амбал не спускал глаз с парня, с которым беседовал Сема.
Разговаривать с Катей расхотелось. Тем более, что она, бросив на него единственный взгляд, отвернулась и больше не смотрела в его сторону. «Не может простить, — подумал Вадим. — Я бы тоже не простил». И тут же пришла успокоительная мысль: «А, может, это не она? Может я ошибся? Ведь на земле столько людей, похожих друг на друга. Спрошу потом у Семы, он ее знает, скажет, кто такая».
Вадим снова протянул руку к пепси-коле. В это время распахнулась дверь таможенного зала и сквозь проем стали протискиваться люди, толкая перед собой огромные сумки и тюки. Аэровокзал сразу наполнился разноголосым гомоном. Челноки, прилетевшие из Эмиратов, рвались на свободу. Где-то среди них была Люська. Он представил ее потную, взъерошенную, озлобленную неожиданной задержкой и нехотя двинулся навстречу вываливающей толпе. Надо было встречать подругу. Тем более, что Люська с тюками уже оказалась в зале и, вытирая платочком пот с лица и загривка, нервно озиралась, ища глазами Вадима. Он оторвался от стойки и, понурив голову, пошел ей навстречу, согнувшись и опустив плечи, словно раб.
Проходя мимо очереди улетающих во Франкфурт, Вадим поймал на себе взгляд элегантной девушки. Их глаза встретились и он услышал, как она громко и отчетливо спросила:
— Вадим?
Звук голоса потряс его. Он никогда не слышал, чтобы она произносила хотя бы одно слово. Вадим обмер, увидев Катины глаза, и сразу перестал ощущать себя. Все, что жило в подсознании долгие годы, заполнило душу. Он словно вернулся в прошлое. Вадим непроизвольно шагнул навстречу и произнес высохшими губами:
— Катя?
3
Ночью над поселком бесновалась гроза. Молнии, взрываясь огромными всполохами, рвали на части небо, высвечивая крыши домов и силуэты деревьев, на землю с шумом обрушивались потоки дождя. Но в доме было тепло и уютно и бушевавшая непогода делала этот уют особенно замечательным. Крыша гремела, оконные стекла при каждом раскате грома слегка позвякивали, а стоявшая под окном береза, сгибая при порывах ветра раскидистую верхушку, жалобно шелестела холодными, мокрыми листьями. Всполохи молний выхватывали ее из темноты и освещали кухню. И тогда Федор видел сидевшую рядом Катю, которая, подперев рукой подбородок, смотрела в окно. Он чувствовал, что ей нравится сидеть в темноте и слушать бушующую за окнами непогоду.
Отец еще с обеда уехал на станцию получать инструмент и не вернулся. Последний пригородный поезд давно прошел, а пассажирские здесь не останавливались. Так что приехать он мог не раньше обеда следующего дня. Такие отлучки отца случались не первый раз и дети привыкли к ним. Однажды Федор слышал, как их соседка, рыхлая женщина лет пятидесяти, которую за большие выпуклые глаза и жирный отвисший подбородок в поселке прозвали Жабой, говорила старухе Редкозубовой, что отец завел на станции женщину. Она работала в отделении дистанции пути то ли кладовщицей, то ли учетчицей. Может быть отец остался у нее. Федор, считавший себя в свои пятнадцать лет уже взрослым, не осуждал отца за это. Мать умерла семь лет назад и с тех пор отец жил вдовцом.
Катя появилась на свет через год после Федора, росла озорной и чрезвычайно подвижной, но в день смерти матери стала немой. Отец обвинял в этом Руфину. Та первой увидела, что их мать попала под проходящий через разъезд товарняк. Хотела проскочить пути перед самым тепловозом, но оступилась, упала на рельсы и ей отрезало ноги выше колен. Мать вгорячах на руках поползла от еще грохотавшего состава, а обе ее ноги остались лежать между рельсов. Все это случилось на глазах соседки, оказавшейся около железнодорожной насыпи. Ей бы бежать в конторку, звать на помощь врача, а она, ополоумев от страха, понеслась первой сообщить страшную весть детям.
Дома была одна Катя. Запыхавшаяся Руфина рывком отворила дверь, тяжело дыша, повалилась на косяк и, сорвав с головы платок, закричала, срывая голос:
— Беги на станцию. Там твою мать зарезало поездом.
Катя, побелев и почувствовав, что от страшных слов останавливается сердце, уставилась на соседку расширившимися зрачками.
— Беги, чего стоишь, — мотнув головой, повторила Жаба и вытерла платком пот с лица. — Может еще живую застанешь.
Катя попыталась что-то ответить, но у нее отнялся язык. Она долго не могла оторвать от пола ноги, потом, наконец, сдвинулась с места, проскочила мимо соседки и, часто-часто перебирая локтями, побежала на станцию. Еще издали увидела на краю насыпи толпу людей. Мать лежала в огромной луже почерневшей крови, но была еще жива. Толпа расступилась и пропустила Катю. Мать посмотрела на нее широко раскрытыми, затуманенными глазами и попыталась произнести какую-то фразу, но не смогла. Ее фиолетовые губы слегка шевельнулись, но рот не открылся. Катя отвела взгляд от глаз матери и увидела лежащие между рельсов ноги. Она качнулась, словно потеряв опору, почувствовала, что земля поплыла из-под нее и упала рядом с матерью.