Не кричи, кукушка
Шрифт:
Очнулась Катя дома на своей кровати. В комнате было полно людей, в том числе совершенно ей незнакомых. Из кухни доносились два голоса, мужской и женский.
— Ну и что вы сделали, когда увидели? — спросил мужчина и его голос показался Кате сухим и неприятным.
— Как что? Побежала сюда, сообщить детям, — ответила женщина и Катя по голосу узнала Руфину.
— Почему детям, а не дежурному по станции? — снова спросил мужчина.
— Да я разве знаю, почему? — дрожащим голосом сказала Руфина. — Увидела — мать помирает, вот и понеслась.
Катя приподнялась на локте, чтобы рассмотреть через дверной проем тех, кто разговаривает
— Ты лежи, лежи, — услышала Катя над собой женский голос и почувствовала, как мягкая рука прикоснулась к ее плечу.
Сидевшая рядом с кроватью женщина погладила Катю по голове и натянула на нее одеяло до самого подбородка. Катя не сопротивлялась. Она чувствовала такую слабость и безразличие ко всему, что у нее не было ни сил, ни желания возражать. Несколько минут она лежала с закрытыми глазами не шевелясь, не слушая доносившийся из кухни глуховатый разговор. И вдруг вспомнила об отце. Его не было ни в комнате, ни на кухне. Катя откинула одеяло, села на кровати, свесив тонкие босые ноги, затем соскочила и, не глядя ни на кого, вышла на улицу.
Отец сидел на крыльце и докуривал сигарету, огонек которой светился у самых кончиков пальцев. По всей видимости, он не чувствовал его. Кате бросилось в глаза почерневшее, состарившееся лицо отца и совершенно отсутствующий взгляд. Его глаза были устремлены на баню, которая находилась за огромной цветочной клумбой, разбитой матерью. Катя проследила за его взглядом и увидела стоящий прямо на траве гроб из белых свежеоструганных досок. Дверь бани была открыта, в ней суетились женщины. Шестым чувством Катя поняла, что мать находится там. Она вспомнила ее, всю в крови, лежавшую рядом с рельсами, и у нее так больно сжалось сердце, что из груди вырвался невольный стон. Она сделала шаг к отцу, открыла рот, чтобы крикнуть: «Папа»! — но язык не шевелился. Это было так неожиданно, что она замерла от ужаса. Катя попыталась сделать усилие, чтобы произнести заветное слово, но оно застряло в горле и никакие силы не могли вытолкнуть его наружу. У нее от страха подкосились ноги, она упала на плечо отца, беззвучно заплакав и содрогаясь худеньким тельцем. Отец широкой ладонью привлек дочь к себе и прижал к теплому боку. Катя уткнулась лицом в отцовскую грубую, пропахшую мазутом и крепким потом рубаху, и не видела, как из бани выносили отмытую от крови, одетую в чистое платье мать, и укладывали в гроб.
Мать похоронили на следующий день перед обедом на станционном кладбище, расположенном сразу за околицей. Кладбище окружали раскидистые березы с тонкими, как ниточки, ветками, покрытыми маленькими, круглыми листьями. Мать лежала в гробу, сложив на груди руки и лицо ее было белым, как береста. Никогда Катя не видела такого белого лица. И еще запомнилось ей. Когда гроб опускали в могилу, на одной из берез закуковала кукушка. Она куковала все время, пока засыпали могилу и устанавливали на свеженасыпанном холмике крест. И Кате показалось, что это не кукушка, а мама плачет, расставаясь с ней.
С кладбища возвращались молча. Справа от отца шел Федя, слева — Катя. На поминках собралось много людей. Руфина села на лавку рядом с Катей. Опрокинув «на помин души» в круглый, обрамленный тонкими, сухими губами рот первую рюмку, она положила шершавую, морщинистую ладонь на Катину голову
— Сиротка ты наша, кто же теперь будет за тобой смотреть?
Может быть она хотела выразить таким образом сочувствие, но от прикосновения холодной руки Кате стало неприятно. Она дернулась, сбросив с головы чужую ладонь, встала и вышла из-за стола.
— Ишь какая, — сказала Руфина, проводив ее взглядом. — Нервная вся.
Утром семья впервые села завтракать без матери. Отец встал раньше обычного, сам подоил корову. Выгнал ее вместе с теленком за ограду пастись на свежей траве и стал жарить картошку. Он приготовил ее так, как больше всего любили ребятишки — чтобы она была золотисто-поджаристой и слегка хрустела. Сковородка уже стояла на столе, но картошка в ней еще продолжала шипеть, когда он разбудил детей.
— Вставай, Федя, — произнес отец, слегка дотронувшись рукой до плеча сына. — А то мне идти на работу.
Дети встали, озираясь спросонья, наскоро умылись из рукомойника, висевшего на стене над тазом, уселись за стол и оглянулись, ища глазами мать. Ее не было. Все трое молчали, время от времени бросая взгляд на дверь. Есть никому не хотелось, не было аппетита. Молчание было тягостным. Отец первым не выдержал и, тяжело вздохнув, сказал:
— Теперь вот так и будем куковать втроем.
Он поперхнулся, опустил глаза и замолк. Федя заметил, как резко постарело лицо отца всего за один день. Щеки ввалились, под глазами появились черные полукружья. Широкие, иссеченные мелкими шрамами, ладони отца вздрагивали. Он был растерян, не знал, что сказать и что сделать.
— Чего молчите? — спросил отец, глядя на детей.
— А чо говорить? — ответил Федор. — Иди на работу. За коровой я посмотрю. За ней — тоже. — Он кивнул в сторону Кати.
— А ты что молчишь? — обратился отец к Кате.
Она так же, как и вчера, попыталась что-то сказать, но из гортани вырвался только нечленораздельный звук. Катя опустила голову и заплакала.
— Она и вчера весь день не разговаривала, — заметил Федор.
— Ничего, отойдет немного и заговорит. — Отец погладил Катю по голове. Потом посмотрел на сына, намереваясь что-то сказать, но только махнул рукой, повернулся и, скрипнув дверью, вышел из дома.
Катя не заговорила ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Сначала этому не придавали значения. Думали — пройдет потрясение, и речь вернется. Однако день шел за днем, а речь не возвращалась. Через месяц отец повез дочь в городскую больницу. Там Катю водили от врача к врачу, но ни один не находил отклонений в ее здоровье. Медицина оказалась бессильной перед немотой девочки. Между тем, лето кончалось, приближалось начало школьных занятий. Катя должна была идти во второй класс. Отец хотел оставить ее дома, но Катя заупрямилась и сама пошла в школу.
— Что же я буду с тобой делать, девочка моя? — сказала учительница Клавдия Ивановна и на ее глаза навернулись слезы.
Она обняла Катю, постояла с ней некоторое время у стены в школьном коридоре, потом взяла ранец девочки и отвела ее в класс. Клавдия Ивановна посадила Катю на первую парту напротив своего стола и сказала:
— Слушай, что я буду говорить на уроке и запоминай. Если что не поймешь, запиши в тетрадку и покажи мне. Я объясню тебе снова. Гуманитарные предметы ты освоишь, а большего девочке и не надо. — Клавдия Ивановна потрепала Катю по голове и улыбнулась. Катя тоже улыбнулась ей.