Не мешайте палачу

Маринина Александра

– Значит, я прав, и ни о каком везенье речи быть не может, – решительно произнес полковник. – Закономерный результат упорного кропотливого многолетнего труда. Заслужила ты, деточка, свою удачу, и в качестве награды я сообщу тебе самую потрясающую новость на сегодняшнее утро.

– Пятую? – удивилась Настя. – Вы же говорили, их всего четыре.

– А это продолжение четвертой. Так что приготовься и в обморок не падай. У нашего Кирилла Базанова, как ты догадываешься, есть родители, которые до сих пор пребывают в полном изумлении от того, что натворило их дитя. Как говорится, ничто не предвещало. Тихий послушный молодой человек, дурных компаний не водил, спиртное потреблял весьма умеренно. А то, что взрывной был и раздражительный, так это, во-первых, не каждый день, а во-вторых, быстро проходило. Родителей Базанова попросили припомнить то время, когда было совершено убийство шантажиста, то есть апрель девяносто третьего года. Почти три года прошло, конечно, многовато, но вдруг… Не появились ли у Кирилла в то время новые знакомые, не завелись ли у него деньги – короче, стандартный набор вопросов. Базанов у нас семьдесят второго года рождения,

стало быть, в осенний призыв девяностого года он в аккурат служить отправился, в ноябре девяносто второго вернулся, весной девяносто третьего находился в Москве. И вот тут, Стасенька, начинаются всякие непонятные невероятности, или невероятные непонятности, не знаю, как лучше выразиться. Матушка нашего Базанова припоминает, что двенадцатого апреля девяносто третьего года Кирилл дома разбил стакан, да так неудачно, что порезал всю ладонь на правой руке. Вроде бы нес стакан с чаем из кухни к себе в комнату, споткнулся и растянулся прямо в прихожей, со всей силой собственного веса вдавив ладонь в осколки. Мать точно помнит, что это было двенадцатого апреля, потому что раньше в этот день вся страна праздновала День космонавтики, а Кирюша, когда совсем маленький был, очень трепетно относился ко всему, что связано с космосом. Ну, впрочем, как и все мальчишки. Только почти у всех это с возрастом проходит, а он задержался в развитии. И когда мать ему руку-то йодом поливала, он чуть не визжал от боли, а она приговаривала: «Что ж ты, Кирочка, боль-то терпеть не умеешь. Не по-мужски это. Вон космонавты твои ничего небось не боятся, видишь, храбрые какие, а ты потерпеть немножко не можешь. Ну ты уж потерпи в честь праздника, это же твой любимый праздник». При этой сцене присутствовали отец Базанова, его младшая сестра и соседка, которую попросили прийти посмотреть порезы, не осталось ли в них стекла. Соседка у них медсестрой работает. Приходит твой друг Юра Коротков в институт психиатрии, просит Базанова показать ладони, видит следы порезов, заметные такие следы, потому что порезы были глубокие. И спрашивает, мол, как же ты так, братец? Догадайся, что ему Базанов отвечает.

– И что?

– А ничего, Стасенька. Не помнит он.

– То есть как это не помнит? – нахмурилась Настя. – Как можно этого не помнить?

– А вот так и не помнит. Коротков ему: а как из армии пришел – помнишь? Помнит, рассказывает, как до Москвы добирались, как родители его встретили, даже помнит, в каком его мать была платье и какая прическа у сестры. Как Новый 1993 год встречали – помнит. Как 8 Марта в том году праздновали – помнит. Как руку порезал в середине апреля – не помнит. А что на Майские праздники делали – снова помнит. Как у Винокура: здесь играем, здесь не играем, здесь рыбу заворачивали, а тут опять играем. Между прочим, мне кто-то из специалистов говорил, что у олигофренов зачастую бывает великолепная память, они книжки могут целыми страницами наизусть заучивать без всякого труда, и это им иногда помогает и школу нормально закончить, и даже институт. У Базанова, похоже, с памятью все хорошо. А в середине апреля – провал. Когда шантажиста-то прикончили, помнишь?

– Да, – вмиг онемевшими губами произнесла Настя. – Его убили двенадцатого апреля. Утром, около одиннадцати часов. Что же получается? Вспышка острого психоза, убийство человека – и потом амнезия?

– А что, не может быть?

– Может. Но не получается. Если это болезнь, то и после убийства Лученкова у него должна развиться амнезия, Базанов должен забыть все события, связанные с убийством. А он все помнит. Все в деталях. Причем помнит настолько ясно и отчетливо, что совершенно не путается в показаниях.

– Ладно, погоди делать выводы, послушай меня. Я тебе еще не все рассказал. Если бы ты не так увлеченно работала в бригаде у Семеныча, ты бы все это и раньше узнала. Коротков, между прочим, пить-есть забыл, не говоря уже о поспать, носится по всему городу, добывает информацию, а ты не проявляешь к ней никакого интереса и вообще как будто забыла, что, кроме твоего палача, и другие преступления есть. И их тоже раскрывать надо. Так вот, недели примерно три назад или чуть больше матушка нашего Кирочки Базанова видела сына в обществе мужчины приятной наружности. Мужчина этот был ей незнаком, в том смысле, что их не знакомили и имени его она не знала. Но лицо показалось ей знакомым. Она напрягла память и припомнила, что видела этого товарища однажды, и тоже вместе с Кирочкой. Точнее, не столько вместе, сколько в одном и том же месте. И было это довольно давно, незадолго до того, как Кирочка руку поранил.

– Незадолго – это как? – уточнила Настя.

– Ну совсем незадолго. Накануне. Так вот мама Кирюше и говорит, дескать, кто это твой знакомый? Симпатичный такой. А он не понимает, о ком идет речь. Мама ему напоминает, мол, тот, с которым ты шел от магазина в сторону парка, да ты его давно знаешь, я вас почти три года назад вместе видела. А у сына любимого в глазах пустота и одно сплошное непонимание. Так ничего она от него и не добилась, но, надо сказать, не сильно и старалась, потому как, во-первых, никакого принципиального значения это для нее не имело, а во-вторых, она все время помнит, что сын у нее олигофрен, хоть и в степени легкой дебильности, но все-таки не нормально развитый, и требовать у него точных и четких объяснений глупо. Наш Коротков, конечно, и об этом Базанова спросил. Ну, у него принципиальности-то и терпения побольше будет, чем у Кирочкиной мамы, и он насел на беднягу со всем своим оперативным мастерством и энтузиазмом. Да, вспомнил Кирочка этого приятного во всех отношениях дядечку. Но с трудом. Подошел, говорит, попросил стотысячную купюру разменять. Базанов в это время как раз с работы шел, а на улице человек этот к нему подходит. Кирилл в карманах порылся, денег наскреб, пересчитал их, купюры, как назло, были мелкие, он все время со счета сбивался. В конце концов выяснилось, что до ста тысяч ему не хватает около пятнадцати тысяч рублей, дяденька извинился,

стотысячную купюру спрятал. Какое-то время они шли рядом, им было по пути. Вот и все. Видел его Кирилл в первый раз в жизни, никогда раньше с ним не общался и почему мама говорит, что это его старый знакомый, он не понимает. Но это, деточка, еще цветочки. Самая ягодка-то знаешь в чем? Вот в этом.

Гордеев протянул Насте листок.

– На, прочти. Заодно и свою память проверь. Считай, я тебе экзамен устроил на внимательность.

– Что это? – спросила она, беря протянутый листок.

– Выписка из протокола допроса матери Базанова. Читай, читай.

Настя быстро пробежала глазами по строчкам. Она сразу узнала почерк Короткова – крупный, некрасивый, но очень разборчивый. «Мужчина лет около сорока, смугловатый, волосы длинные, кудрявые, как у певца, который из «Машины времени». Да, правильно, Макаревич его фамилия, спасибо, что подсказали. Только залысины большие. И в очках с затемненными стеклами. Роста невысокого, ниже Кирочки, а у Кирюши рост метр семьдесят три. Одет хорошо, дорого, но не броско. Кавказец? Нет, не похоже, что он с Кавказа. Кавказцы – они, знаете, вычурные такие, все пиджаки бордовые носят или зеленые, пальто у них длинные, как из журнала мод. В общем… нет, у них очень особенная манера одеваться, а этот мужчина, хоть и смуглый и темноволосый, но не кавказец».

– Вот это номер, – тихо выдохнула она, опуская лист бумаги на колени. – Вы меня наповал сразили. Это же тот самый мужчина, которого видели в «России» во время смерти Юрцева.

– Ну, не надо так уж категорически судить, – осторожно заметил Гордеев. – Тот самый или не тот – нам пока неизвестно, но описания их очень похожи. Сегодня после обеда сюда придут мать Базанова и некоторые участники нефтяной презентации, попробуем сделать комбинационный портрет, потом покажем его Базанову вместе с несколькими другими и попросим указать нам мужчину, который у него деньги пытался разменять. Это пока не твоя забота, этим занимается Доценко. А ты, деточка, подумай вот над чем: Базанов, конечно, не гигант мысли, совсем даже напротив, но какая-то элементарная логика в его поступках и словах быть должна. Ну самая элементарная, на уровне здравого смысла. Прикинь-ка, в чем он может лгать, а в чем говорить правду, и подумай, что из этого вытекает и как проверять. К трем часам тебя вызывает Семеныч, значит, до ухода зайдешь ко мне и доложишь.

Настя вернулась к себе в комнату, повесила небрежно брошенную на стол куртку в шкаф, включила кипятильник, чтобы сделать кофе, и стала задумчиво вытаскивать из своей необъятной сумки те бумаги, которые вчера брала с собой, когда ездила в министерство к генералу Коновалову, которого Виктор Алексеевич Гордеев за глаза именовал не иначе как просто Семенычем. Внезапная вспышка ярости ослепила ее, и Настя принялась с ожесточением рвать и выбрасывать в корзину длинные листы распечаток с разными списками и таблицами, которые она так старательно и любовно составляла дома на компьютере. «Дура! Безмозглая идиотка! – шептала она исступленно, раздирая пополам очередной свернутый в рулон длинный лист. – Почему ты об этом подумала только вчера? Ты должна была догадаться, что это нужно проверить в первую очередь. В первую очередь ты должна была убедиться, что жертвы палача – из числа фигурантов, которых отрабатывали по делу, но что-то не срослось, не связалось. А ты сочла, что это наверняка так и есть, и уже на этом выстроила свою версию о работнике милиции, который решил сам вершить свой суд. Самонадеянная кретинка! Две недели ушли впустую, две недели выкинуты на помойку. За это время можно было сделать массу полезной работы, а ты потратила две недели черт знает на что. Гнать тебя надо с этой работы поганой метлой!»

Гневные слова закончились одновременно с подлежащими уничтожению бумагами. К этому времени закипела вода в высокой керамической кружке, Настя сделала себе крепкий кофе, закурила и стала успокаиваться. Руки, правда, еще сильно дрожали и сердце колотилось как бешеное, но злость на саму себя прошла, уступив место поискам рационального. В конце концов, сказала себе Настя Каменская, если бы я не занялась списками личного состава, я бы никогда не узнала, что в ряде областей шла интенсивная смена кадров, которая началась примерно через три-четыре месяца после тех преступлений, виновных в которых сейчас методично уничтожает палач. И если бы я этого не узнала, я не смогла бы определить те области, в которых скорее всего будет действовать этот палач в ближайшем будущем. Новая жертва палача говорит о том, что закономерность я выявила правильно. Но, с другой стороны, это означает, что впереди как минимум еще три жертвы. Их надо защитить. Палача надо найти. И каждый из них должен быть наказан по заслугам. Жаль, конечно, что жертва не из числа фигурантов, потому что это сильно затрудняет ее поиск и охрану. И жаль, что палач может оказаться кем угодно, не обязательно нашим сотрудником, потому что «кого угодно» намного труднее отследить. Но по крайней мере понятно, на какой территории он будет действовать. Конечно, не наверняка, но с большой степенью вероятности…

Глава 16

В начале марта за городом было удивительно хорошо. Морозы ослабели, ртуть в уличных термометрах ночью не опускалась ниже минус восьми градусов, а днем поднималась до нуля, но снег, в городе превращавшийся в коричневую грязь, в Подмосковье еще радовал если и не девственностью, то, во всяком случае, чистотой. Сегодня Григорию Валентиновичу Чинцову предстояла очередная встреча с новыми хозяевами. В тот раз, когда Сергей увидел на улице женщину – родственницу Павла и Чинцов из-за этого вынужден был добираться до места встречи на такси, были оговорены лишь общие намерения и условия сотрудничества. Услуги Голубцова требовались на этот раз не для того, чтобы выбить из игры соперников, а для того, чтобы привлечь на свою сторону отдельные политические группировки и, соответственно, поддерживающий их электорат. Таким образом, лозунг, под которым Григорий Валентинович должен был отныне плести свои любимые интриги, звучал так: «Иди под наши знамена, а то хуже будет».