Не мешки

Сет убивает Осириса, Ромул убивает Рема; в мифологии братоубийство – популярный сюжет. Штука однако не в том, что мальчики любят драться; то есть, они любят, конечно, но тут есть и другой аспект.

Штука в том, что когда умирает твой очень близкий (в идеале, близнец, но есть ещё варианты), его смерть (и само умирание, и отчасти то, что сразу после) становится немножко твоей. То есть, оставшийся в живых всегда отчасти умирающий, а отчасти мёртвый, то есть ушедший совсем за предел. Для богов и героев полезное состояние, не только и даже не столько потому, что добавляет глубины (хотя добавляет), просто выдержать это интересное состояние умирающего-всегда можно, только находясь в своей наивысшей октаве хотя бы половину проживаемого

времени, лучше – больше, меньше – нельзя. И это уже не вопрос выбора (пока это вопрос выбора, мало кто сделает этот выбор, и не потому, что такой уж дурак, просто наша природа инертна, человеческий организм всегда старается сэкономить, особенно в области духа – сойдёт и так). Так вот, это уже не вопрос выбора, вернее, вопрос, но ровно настолько, насколько есть выбор у того, кто висит над пропастью: сжимать пальцы или не сжимать. То есть, этот выбор за нас делает инстинкт самосохранения, и – внимание! – переигрывает сам себя, побеждает другие свои проявления, не допускающие нас в наивысшую октаву собственного бытия. Очень красиво, на самом деле, как всякая змея, кусающая себя за хвост.

А находиться большую часть времени в своей наивысшей октаве (понятно, что она субъективна, у каждого своя, и меняется в течение жизни) – это уже такой уровень игры, что ради этого можно побыть и отчасти умирающим-мёртвым, и сокрушительно одиноким, как положено потерявшему близнеца (или почти-близнеца). Когда за это дают такие коврижки (ты сам становишься «такие коврижки»), нормальная цена. Собственно, вообще не цена, потому что жизнь в собственной высшей октаве – высшее же проявление божественной милости, которая – присутствие такой мощи, что какая-то твоя часть, умирая (она всегда умирает), будет благодарно стоять на коленях и колотиться башкой о пришедшего быть с ней рядом бога, как пьяный о парапет.

Штука в том, что у каждого есть свой предел (на самом деле нет, но в человеческом восприятии всё-таки да).

Низшая октава – предел т. н. «зла», т. е., удалённости от духа. Тупость, косность и прочее скотство, стремление мучить и разрушать всё, выходящее за рамки твоего понимания и т. п. У каждого из нас свои возможности в этой области, но надо понимать, что у любого своя собственная низшая октава неизбежно есть.

Высшая октава – предел максимально возможного приближения к духу. Этот предел, опять же, у каждого свой. И, что самое важное – сиюминутный. То есть, наш индивидуальный предел постоянно меняется. Никто не бывает всю жизнь неизменно равен себе самому. И вектор перемен – то немногое, что действительно зависит не от внешних обстоятельств (а от них зависит очень многое, не следует их недооценивать), а только от нас самих.

Т.е. вектор движения к духу или от него – единственный критерий «добра» и «зла», на который я опираюсь в своих рассуждениях. Обладая человеческим мозгом, можно только сымитировать выход за пределы бинарной системы, выйти из неё по-настоящему получается на достаточно короткие моменты в результате, условно говоря, медитации (разных практик, на самом деле, кому чего), но в этом состоянии мы с вами не будем друг с другом словами говорить. Имеет смысл это учитывать и позаботиться о том, чтобы критерии «добра» и «зла», раз уж они всё равно неизбежны, были рабочими. Мои – рабочие, поскольку помогают ориентироваться в объективно существующей и, по большому счёту, единственно важной для человека (как для бессмертного сознания) системе координат.

В интернете какое-то время назад была популярна шутка: «Человек, остро чувствующий свою боль (and not much else) – это, несомненно, герой нашего времени». Я даже примерно понимаю, в каком месте надо смеяться (ироничненько улыбаться), и всё ещё помню, почему.

Я понимаю, всем хочется, чтобы эти ужасные невыносимые окружающие, если уж почему-то пока не издохли, были удобными и наносили нам лютый комфорт, а не крушили всё вокруг, эгоистично завывая от своей пустяковой боли. Мне, в общем, тоже приятно, когда окружающие как зайки себя ведут. Штука однако в том, что при определённом уровне боли (как физической, так и душевной) просто технически невозможно чувствовать что-то ещё. У каждого своя доза, в смысле, свой предел, некоторым довольно мало надо, на некоторых не действуют традиционные обезболивающие. Мне это тоже не нравится, дайте мне другую Вселенную. Но в этой оно – пока так.

Короче, бывает невыносимая боль, как физическая, так и душевная, отвлекающая от заботы о комфорте окружающих; лучше поверьте на слово, что бывает, потому что нет на свете такого злодея, которому я пожелаю лично, на опыте убедиться в моей правоте.

По большому счёту, всё, что можно сделать с чужой болью – относиться к ней с уважением. Помнить, какую страшную власть она имеет над людьми, и хихикать пореже. Мы никогда не знаем, какими по счёту в очереди за невыносимой болью стоим.

С одной стороны, я знаю, что сознание бессмертно. Таким простым, естественным знанием, каким обычные зрячие люди знают, что в помещении сейчас светло (или темно).

С другой стороны, я совершенно осознанно позволяю сомнениям, даже откровенным неверию и отчаянию, порождённым скептическим умом в тандеме со слабостью безусловно смертного тела, регулярно меня одолевать и расшатывать единственную опору, которая может тут быть. Позволяю не потому, что не могу с ними справиться – на самом деле ещё как могу. Просто вести эту игру как последнюю, единственную и заранее безнадёжно проигранную – ну, как минимум, очень красиво. И на энергии отчаяния (если умеешь правильно её готовить) можно устроить отличный бадабум.

(Не пытайтесь повторить в домашних условиях. Неумело приготовленная энергия отчаяния – чистый яд, а бадабум всем делать не обязательно, для этого тут есть я.)

Когда я слышу (читаю) популярное выражение «сопли в сахаре», я хватаюсь за парабеллум (невидимый, но какой есть), и не потому, что оно выдаёт отсутствие вкуса и чувства языка, хотя выдаёт, и одного этого вполне достаточно для парабеллума. Но есть кое-что похуже. Регулярно долдонящий про «сопли в сахаре» делает нехилую заявку на лёгкое, походя, в полпинка, безопасное и приятное обесценивание чужих (и своих, естественно, мы всегда с себя начинаем, хоть и редко это осознаём) чувств.

Если кто ещё до сих пор не понял, этот наш человеческий мир вообще-то довольно страшное место. Здесь до хренища страданий для каждого припасено (индивидуально подобранных, чтобы проняло). То есть, это далеко не единственное качество/свойство реальности, но одно из самых заметных. Поэтому, если что-нибудь для кого-то может стать кратковременным утешением, пусть оно будет. Талдычить про «сопли в сахаре» – всё равно что таблетки в разгар мигрени у больного отнимать.

Что касается воспитания стойкости и крепости духа, оно дело хорошее. Но вы, что ли, всерьёз собираетесь чужих людей воспитать, обесценив их утешение? Вот прям вы – такое просветлённое гуру с бамбуковой палкой? Даже не смешно.

Если чужие наивные обезболивающие вас раздражают, прям спать не дают, ваши собственные дела очень плохи. Вы – несчастное унылое слабосильное говно. Сильный человек по умолчанию радуется, когда рядом с ним хоть немного уменьшается боль (потому что сила = власть над миром, только не в том смысле, что можно всеми важно командовать с пьедестала, блистая на зависть знакомым, как это обычно себе представляют, а в том, что приходится всёвотэтовот в себя вмещать).