Не моя девочка
Шрифт:
— Хороший бой, Артем Боев, — произносит нарочито добродушно. — Как в себя придёшь, премию получишь.
Марат меня до порога доставляет, даже дверь моими ключами открывает. Захожу, прощаюсь с парнем и захлопываю дверь. В прихожей темно, наступаю на что-то, спотыкаюсь и на пол лечу, таща за собой куртку, за которую успеваю ухватиться, и вешалку, на которой она висела.
На шум в прихожую Петрович выглядывает:
— Артем? Это ты? — он подходит ко мне, свет включает, за соседом
— Не поверишь, Петрович, свои, — пытаюсь улыбнуться. — С пацанами побоксировать решили. Не рассчитали.
— Ну-ну, — не верит он и помогает мне подняться. А затем ведет меня к комнате.
— Нет, мне бы в душ, — произношу я и сосед меня в ванную ведет.
Стою под струёй воды. Все тело щипет. Но я терпеливо смываю с себя чужие удары и этот гребанный вечер.
Выхожу, обмотавшись полотенцем. Петрович меня у двери ждет.
— Может тебе надо что? — спрашивает он. — Таблетки? Или водку? У меня там осталось.
— Нет, спасибо. Я спать.
Захожу к себе и на кровать поверх покрывала ложусь. И вскоре ко мне приходит сон. Но не глубокий, поверхностный. Сквозь него я вдруг слышу как звонит дверной звонок.
Бэлла
Резко встаю, на ринг не смотрю и, пока Йонас увлечён беседой с Саитом, буквально бегу к выходу.
Чувствую как слезы наворачиваются на глаза.
Артема мне безумно, безумно жалко. И я больше, чем уверена, что на подобное он согласия не давал. А значит его заставили…
А что если Йонас догадался о нем? Или узнал как-то?
А что если сегодня, вот прямо сейчас, его убьют?!
Нет!
Несусь по ковру, поднимаясь по лестнице. Вот — я уже в коридоре, рядом с гримеркой. Но захожу я не туда. А в уборную.
Сердце бешено колотится в груди. В ушах жуткие звуки ударов, а перед глазами кровь. Ее на ринге было немного, но…
Включаю воду, холодную, умываюсь и слышу как открывается дверь.
Йонас.
Увидев меня, он хмурится, а затем, прикрыв за собой дверь, идет ко мне.
— Ты чего ушла? — ехидно спрашивает.
— Ты же знаешь, что я не могу спокойно на такое смотреть.
Он впивается в меня своими такими тёмными сейчас глазами. Холодными. Чужими. Давно ненавистными.
От него пахнет алкоголем. И глаза уже пьяные.
— Я был не прав, что разрешил ему учить тебя вождению, — шипит он как змея. — Я же вижу, он слишком сблизился с тобой. И я хотел его за это наказать. Так, чтобы ты видела. Бой уже окончен. Парень жив и почти здоров. Его сейчас отвезут домой.
— Так за что именно ты его наказывал?
— За тебя.
— Еще раз спрашиваю — его за что? Наказал бы меня. Парень тут причем?
— Он тебе нравится. Ты сама сказала.
— Черт, Йонас! Мне бариста из кафе напротив тоже нравится. А еще Данила Козловский
— Если увижу их рядом с тобой, да, — совершенно серьезно отвечает он. Делает шаг ко мне, тянется рукой, чтобы прикоснуться. И совсем не ожидает, что я тоже делаю шаг. От него.
Упираюсь пятой точкой в раковину.
— Это не нормально, — шепчу я.
Йонас смеётся. Тихо и нервно.
— Ты таким меня сделала. Тогда еще, когда связалась со своим музыкантом. Ты хотела от меня уйти. После всего, что я для тебя сделал.
— Я ни о чем тебя не просила.
— Словами да, но вот твои глаза. Они умоляли, просили о помощи.
— Может и просили. Об обычной, человеческой помощи. Я была маленькой, потерянной и брошенной девочкой. Одной в этом большом и злом мире. Встретив тебя, я подумала: неужели мне повезло? Вот он человек с большой буквы… а по итогу…
— Что по итогу?
— Я твоя вещь, Йонас. Игрушка. Кукла. Которую ты в красивые вещи одеваешь. Любуешься. Другим показываешь. Но вот прикасаться не позволяешь никому. И, знаешь, я все жду, когда же ты наиграешься.
— Ты меня не любишь? — чуть удивленно спрашивает он.
Молчу. И пониманию, что порой молчание говорит больше слов. И Йонас это тоже понимает.
— А я тебя люблю. Настолько, что убить готов, — он нависает надо мной. Хочет запугать. Но я не тушуюсь как прежде под таким натиском, не прогибаюсь. Я смотрю ему прямо в глаза. — Потому что ты мне всю душу вымотала. И я никогда, слышишь, никогда не смогу смириться с тем, что кто-то другой говорит тебе "люблю" и трахает. И, главное, что ты любишь кого-то другого и стонешь под ним.
Не сдерживаюсь, смеюсь истерично.
— Говорю же — я твоя кукла. Бездушная и безвольная. Точнее — кукла же должна быть такой. А что у нее там, внутри, какие чувства и эмоции, тебе плевать. Главное что на видном месте лежит и послушно разгибается. Но при этом ты мне о любви что-то говоришь и от меня ее хочешь. Тех же самых чувств. Сам себе противоречишь. И ты меня не любишь. Когда любят так как ты себя не ведут. Когда любят — доверяют.
— Бэлла, — цедит он сквозь зубы.
— Что Бэлла? Снова меня накажешь? Запрешь в доме, побьешь, изнасилуешь? Да хватит уже. Лучше убей. Прямо сейчас. Я больше не могу. Не хочу быть куклой.
Странно, но Йонас сейчас не в диком гневе. Удивлённый, даже подавленный, но не злой.
И он отступает. Освобождает мое интимное пространство.
— Что изменилось? — спрашивает.
— Я изменилась. Причем давно. Ты не замечал, что я стала холодной и равнодушной? Я порой жить не хочу. Потому что то, как я живу, жизнью не считаю.
— И что тебе надо?
— Свободы. Чтобы я могла делать то, что хочу. Не быть затворницей твоих желаний. А найти свои. И сама их воплотить.
Йонас щурится. И думает.