Не наша сказка
Шрифт:
— Прощай… – прошептала я закрывшейся двери. Ниллияна больше не плакала. Она просто сидела, затаившись. Потом погладила меня по плечу.
— Зачем он нас спасал?
Я вздохнула и вытерла слезы. Нечего реветь, у меня тут ребенок, которому хуже, чем мне.
— Потому что он наш друг. Друзья всегда спасают.
— А если придут?..
— Упыри? – Я улыбнулась. – Тогда мы сбежим от них через подземный ход.
Факел заискрил, догорая. Вскоре и он погас – нас окутала темнота. От холода онемели
А утром за нами пришел окровавленный, уставший и шатающийся Дольгар.
— Все в порядке, – сказал он и вскинул ладонь, опираясь о стену. – Можете выходить.
Ришцен гордо расхаживал по крепостной стене, держа руку на перевязи. Дольгара одолела лихорадка, и он слег надолго, Ниллияна чуть-чуть осмелела, ну, а Патрик, перебивший своими ножами всех диверсантов, сменил оружие обратно на лютню и шутил, как ни в чем не бывало. Что касается меня, то я ухаживала за мужем, а он, в свою очередь, упрямился и ругался. Но меня не так-то просто было отшить.
— Ешь, – пихала я ему в рот ложку с супом. Благоверный мотал головой и весьма изысканно матерился. – А я говорю, ешь. На тебя смотреть страшно.
— Слушай, – сдался, наконец, господин, – у тебя что, других дел нет? Оставь меня в покое.
— Сейчас, – живо согласилась я. – До покоя осталось полтарелки. Еще полтарелки – и полный покой. И постельный режим.
Дольгар вздохнул и покосился на меня.
— Чего ты возишься со мной, как с маленьким?
— Ты раненый. Ешь.
— Ты тоже, – резонно заметил господин.
— Я легкораненая.
— Вот, только встану… – принялся грозиться Дольгар, как всегда, когда речь заходила о живодерских выходках Ришцена.
— Будешь хорошо есть – обязательно встанешь, – заверила я, впихивая в него остатки супа. – Ну, свершилось! Теперь лекарство.
— Это еще что такое? – подозрительно шарахнулся Дольгар от горшочка в моих руках.
— Это мне Растмилла дала. Она чудесный фармацевт.
— Кто?..
— Травница, – спохватилась я. – От ее мазей любые раны моментально заживают. – Слуги пользовались этой мазью для заживления ран от розог и плетей, но не выдавать же важные секреты. – Мои почти зажили. Не дергайся!
— Ты меня и так зашила, как рубаху…
— Ничего, не развалишься. Так раны быстрее срастаются.
— Ты хочешь сказать, что это нормально – когда в боку нитки?
— Лучше нитки, чем дырка, – парировала я, разматывая полотно. – Ну, вот, пора снимать швы.
— Все?!
— Нет, только внешний. – Я осторожно потрогала рану пальцем. Отеки спали, кожа побледнела и была прохладной. Я смочила тряпочку в горячей воде и принялась смывать застывшую сукровицу с остатками мази.
— Лучше бы позвали лекаря, – задумчиво проговорил Дольгар.
— Он бы из тебя остатки крови выпустил. Так не больно?
— Да нормально все!
— Вот и не ори, я не глухая.
— Врезать бы тебе…
— Смотри, обижусь и нервы вместо ниток повыдергаю.
— Ну, только встану…
— Слышала уже.
— Это еще что такое?!
— Да не ори ты, сказала! Пинцет.
— Зачем?
— А нитки мне, по-твоему, зубами тащить?
— Может, и так сойдет…
Я уставилась на него.
— Вот, сколько тебя знаю… в жизни бы не подумала, что ты такой мнительный.
— Я не мнительный, – смирился Дольгар. – Просто твой пинцет на пыточный инструмент похож, а мазь какой-то гадостью воняет.
Я пожала плечами и понюхала мазь.
— Это не гадость, а чистотел. Это ты еще аппарат МРТ не видел…
— Буквы в нехорошее слово складываются.
— Все гораздо прозаичнее… – Обрывки ниток дохлыми червячками падали в таз. Когда же этот дождь кончится…
Я вздрогнула. Длинный рваный порез от живота к ребрам, черные шелковые нитки. И пинцет в моих руках. Ничего, надолго он нас не задержит. Рана пустяковая.
— Аретейни!
— А?..
— С тобой все нормально?
— Д-да… – выговорила я, принимаясь за работу. – А в чем дело?
— Ты пялишься в пустоту.
— Ну… – Видение растаяло, померкло. – У тебя бывают сны наяву?
— Ты, вообще, здорова? – поинтересовался Дольгар, передавая мне мазь.
— Относительно, – брякнула я. – И ты поправляйся. А то совсем твои головорезы распустились.
— Кто, Ришцен? – Дольгар активно помогал мне бинтовать. В общем, он был неплохим пациентом. – Я приказал Олькмеру за ним проследить.
— А ты все равно поправляйся. А то зима уже. Холодно валяться.
Зарлицкий господин приподнялся и сел. Это ему удалось с трудом – он задыхался, на лбу выступили капельки пота. Поглядел на меня.
— Я думал, ты меня ненавидишь.
Я удивилась.
— Ненавижу? С чего ты взял?
— А как же иначе.
Я, задумавшись, пожала плечами.
— Может, поначалу. А сейчас… ненависть – слишком сильное чувство. Не люблю, не хочу, местами не уважаю – да. Но чтобы ненавидеть… нет. Не за что.
Он, казалось, растерялся. Потом сказал совсем не то, что я ожидала услышать.
— Я рад, что мы друг друга поняли.
Я распахнула глаза. Разумеется. Я привыкла видеть его этаким бессердечным, жестоким и на весь мир озлобленным. А на деле – никому не хочется лишний раз трепать себе нервы. И Дольгар не исключение.