Не обожгись цветком папоротника
Шрифт:
…Поздно вечером встревоженная Тиша встала перед отцом.
— Тятенька, мы завтра когда едем назад?
— Вечером. А что?
— Тятенька, — Тиша кусала губы от волнения. Ей страшно было ставить условия отцу. — Я завтра целый день буду у Хыли. Она совсем одна. Грязная. Она никак не справляется.
Ивар внимательно посмотрел на дочь и, неожиданно для Тиши, легко согласился:
— Ладно!
80
У Лябзи так и чесались руки заплести косичку как следует у Милани.
Лябзя сама с малолетства нянчилась со своими сёстрами и братьями, но всё у неё с криком, с воплями получалось. А эта Миланя не такая. Вот и любуется Лябзя. А вот косицу себе заплести не получается у девчушки.
Михей — мужик одинокий. Похоронил жену, совсем недавно похоронил отца с матерью. Детей дома оставить не с кем, вот и придумал взять с собой на покос. Им работать пока рано, сидят целыми днями у своего шалаша, играют, а Миланя приспособилась похлёбку варить. Отец, уходя на покос, разжигал небольшой костерок, просил соседей, чтоб присматривали. Вот Лябзя и присматривает, а Миланя кашеварит.
— Миланя, добавь вот этой травки, вкуснее будет. Вот столько, много не надо.
Лябзя с девочкой разговаривает непривычно тихо, даже робость какая-то проскальзывает. Та послушно добавляет траву.
— Чуешь, запах пошёл? А то давай ещё рыбки добавим. Оно, когда рыбки много, вкуснее получится.
— У нас рыбка больше нету.
— А вчера вечером твои братики помогали нашему Хомке ловить. Вот Хомка и поделится.
— А, можно?
— Конечно, можно. Один Хомка столько бы не наловил. А нынче вечером ещё наловят.
Лябзя — баба работящая, везде успевает. Про неё, другой раз скажут, мол, дураков работа любит, а дурак работе рад. Не умеет хитрить, не ищет своей выгоды. Где трудно, там и она. То сама побежит, а коль не доглядит, люди направят. Вот и старается, машет граблями, чтобы быстро всё получалось, вёртко. А как только перерыв, бабам детёнка покормить, или за старшими посмотреть, а то и на траве поваляться, Лябзя всё к Милане бегает. Михею ведь некогда, у мужиков особая работа, им нельзя отвлекаться. А Миланя, хоть и серьёзная девчушка, а всё ж дитё ещё. А Лябзе что? Разве трудно? Ей даже лестно, когда люди её просят о чём-либо.
И на покосе стала к Михею присматриваться. Спокойный мужик. Дочка в него, наверное. Бабу-то Михеиху, покойницу, Лябзя знала. Как же, в одном селе жили, как не знать. Даже родственницы дальние были, одного рода-племени. Хорошая женщина, весёлая, всё смешком да шутками, только пожила мало, хворь непонятная утянула на тот свет. Трое детёнков остались — мал мала меньше. Сначала бабка с дедом помогали, за детьми присматривали, а потом и тех не стало. Тоже, небось, лихо пришлось мужику-то одному с детьми.
И чего он сразу не оженился? Нестарый ещё. Конечно, к троим детям не каждая бы пошла. Девкам нынче подавай
Лябзя незаметно для себя стала держаться недалеко от Михея. До чего ж ладный мужик. И сильный. И уже не хочется в его присутствии горлопанить. Стыдно как-то делается. Иногда забудется, начнёт кому-нибудь что рассказывать, а как взглянет на Михея, так и осечётся. Михей не смотрит в её сторону, а ей кажется, что ему неприятно. Она и замолчит.
А тут как-то спросил у неё водицы испить. Так она теперь про запас всегда держит. Вдруг ещё попросит. Сама она боится предложить, а то подумает ещё что. А вода хоть и тёплая, да всё же лучше, чем никакая. Где ж холодной напастись. Она б, конечно, не поленилась на родник сбегать, да опять неловко. Кто их знает, мужиков. Ещё смеяться будет над её попытками угодить.
Как-то утром, когда мужики уже косили, не выдержала:
— Миланя, дай-ка тебе коску переплету. А то нехорошо, что растрепалась. В кашу ещё попадёт волос — непорядок будет. Нам за собой надо строго следить.
Девочка посмотрела на тётку Лябзю, сняла платочек и молча повернулась к ней спиной.
81
— Как ушли? Куда ушли? Они же на зауключном лугу.
— Это они так сказали, чтобы их не искали.
— А теперь можно правду говорить? — Домна была так рассержена, что еле сдерживалась, чтобы не потрепать Тишу. — Признавайся сразу же, куда они пошли.
— Не знаю. Сказали, детёнка какого-то спасать. Может, даже сынка князя. Но сами точно не знают. Только это никому не надо говорить, так они сказали.
— Это не говорить? А что можно говорить? — Домна повернулась к мужу. — Слыхано ли дело? Одна ушла, второй ушёл. Это что же с семьёй делается? Это куда ж все разбегаются? За какой такой надобностью они по свету шатаются?
Ивар молчал. Домна редко когда выходила из себя. Но если это случалось, тут он терялся. Некстати вспомнилось, как и он в детстве с дружком хотели на купеческий корабль прокрасться, чтобы поплавать, повидать дальние страны. Правда, их быстро обнаружили, вернули родителям, те, как водится, полечили берёзовой кашей, чтобы впредь неповадно было. А он, уже потом, иной раз мечтал поглядеть одним глазком, как жизнь повернула бы, кабы получилось тогда у них.
Поэтому к таким поступкам относился с пониманием. Не одобрял, понятное дело. Мир большой, и пропасть в нём можно легко. Да только вот, с другой стороны, пропасть можно и в огороде. А смелые и сильные, да везучие, дома на полатях, небось, не шибко сидят.
Такое шатание в своих мыслях Ивар, понятное дело, держал при себе. Домна, если бы прознала, упрекать начала бы, что дети в его породу пошли, с неспокойной душой живут. Он бы и виноватый вышел.
— Ивар, что делать будем?
— В какую, хоть, сторону отправились? — вместо ответа спросил он у дочери.