Не обожгись цветком папоротника
Шрифт:
Поэтому девушкам нельзя было есть что-либо сдвоенное, чтобы в будущем у них не рождались сдвоенные дети.
Но Василису всегда привлекали такие случаи. Она вспомнила двух девочек со светлыми, почти белыми волосами, которые жили на другом конце селения. Вспомнила, как они держались всё время за руки и жить не могли друг без друга. Никогда не верила она, что такие чудесные дети могли принести в свои семьи невзгоды. Поэтому в детстве, налюбовавшись на одинаковых сестёр, выпила яйцо с двумя желтками в надежде, что у неё родится такая же девочка, как и она. И они вместе будут ходить за
Но этот парень Василисе не понравился. Слишком холодное, неприступное лицо. Недоброе. Еремей совсем не такой.
Стало темнеть. Василиса перевернула ведро, встала на него, чтобы достать до окна, посмотреть что во дворе делается. Но так ничего толком не увидела. Лишь верхушки деревьев шумят о чём-то своём. Окно было высоковато. А приподнять свою подставку было совсем нечем.
Опять уселась на солому.
Внезапно в окно влетело зелёное яблоко. Василиса нахмурилась. Первая мысль, что ветром занесло, спустя мгновение показалась глупой. Ветром яблоки в окна не заносит. Это весточка с той стороны. Девушка немного приободрилась, стала поглядывать в окно.
Через какое-то время послышалось негромкое пыхтение, показались лохматые волосы цвета чуть подгнившей соломы, потом круглый любопытный глаз и, наконец, всё улыбающееся лицо знакомого пострелёнка.
Василиса почувствовала, как дорог ей этот человечек.
— Эй, здравствуй… — начала девушка. Пострелёнок молчал. — Скажи мне, как тебя зовут, чтобы я могла выразить тебе свою благодарность.
— Ачима.
«Ачима? Пострелёнок оказался всё же девочкой» — мысленно усмехнулась Василиса, но вслух произнесла:
— Благодарствуй, Ачима, за то, что вытащила меня из болота, спасла меня, — и низко в пояс поклонилась.
Ачима заулыбалась ещё шире и доверительно продолжила:
— Но скоро я стану Хортом. А Ачима — это так, детское имя. Мне уже семь лет. И скоро меня будут звать Хорт. А когда я вырасту, я сам стану вожаком.
Василиса смутилась. «Или всё же мальчик?».
— Ачима, не знаешь, почему меня держат здесь?
— Потому что… наверное, Валк сердится.
— Валк — это тот, кто сидел, когда меня допрашивали? Такой важный и…, - Василиса не могла подобрать слово из-за опасения оскорбить чужие нравы.
— Ага, Валк — это наш вожак. Это мой отец, — похвастался Ачима.
— А почему Валк сердится? Он сердится на меня?
— Не знаю, — Ачима оглянулся. С той стороны что-то его напугало. — Я потом ещё приду, — пообещал он и скрылся из виду.
Василиса некоторое время смотрела в окно. Скоро наступит ночь. Первая ночь за долгое время, которую она проведёт под крышей. Но удовольствия от этого было маловато.
Когда потемнело настолько, что ничего не стало видно, так и не дождавшись Ачимы, Василиса задремала. Но чуткий сон её прервался непонятными звуками. Девушка села и прислушалась. Там, извне, что-то происходило. До Василисы доносился неясный шум, изредка крики.
«Что они делают?» — тревожно подумала она. Шум нарастал. Казалось, снаружи происходит какая-то борьба. «Чужие нравы — потёмки. Чем по ночам могут заниматься
По Василисиным представлениям, было уже далеко за полночь, когда засов загремел, дверь отворилась. В более светлом проёме едва угадывалась маленькая фигура.
— Эй, выходи. Быстрее.
Василиса не заставила себя просить дважды. Она поспешила к выходу. Ачима схватил её за руку:
— Бежим!
Крепко держась за маленькую ладонь, Василиса скорым шагом, почти бегом, спешила за тянущим её пострелёнком. То, что происходило у неё за спиной, не могло быть еженочным времяпрепровождением даже для непонятного племени волков. Это был погром.
Но Василисе главным сейчас было не оступиться. Потому что она совершенно не видела пути. Сучья хрустели под ногами, ветки хлестали в лицо.
Вдруг лес осветился алым. Ачима остановился. Остановилась и Василиса. Там сзади пылала одна из полуземлянок. В свете огня бегали человеческие фигуры. Василиса сквозь деревья так и не смогла разглядеть что происходит. Посмотрела на Ачиму. У того по щекам текли слёзы. Он плакал. Василиса впервые увидела его не улыбающимся. Ей стало ужасно жаль мальчика. Но она по-прежнему ничего не понимала. Лишь надеялась, что не она причина этому светопреставлению.
— Пошли, — сказал Ачима и повернул в лес.
Василисе не осталось ничего, как следовать за ним.
77
Баушка уставилась на Рябуху. Во, нахалюга! И как ей не стыдно орать на весь двор?
Но Рябухе было не стыдно. Она сидела на верхней перекладине лестницы и кудахтала изо всех сил, хвастаясь честно выполненной куриной работой. Да только разве это честно? Баушка так не считала.
— Ты, глянь-ка, Айка, что делается.
Айка глядел, но не понимал. Каждое утро баушка ругалась на эту курицу. Он тоже время от времени грозил ей пальчиком, мол, ай-я-яй. И, хотя, баушка ему ещё не объяснила в чём дело, он всё равно разделял её чувства.
— Каждый день! Каждый день одно и то же. Вот гнездо, там другое, — баушка махнула рукой в сторону курятника, — выбирай себе какое хочешь, да неси яички, как положено. Нет же, залетит неизвестно куда и несётся там. И как, скажи на милость, мне эти яйца достать?
Баушка поразмышляла про себя, потом вслух продолжила:
— Был бы Малой, он бы мигом залез, посмотрел, что там делается. А без Малого кто ж полезет?
Старушка в сомнениях посмотрела на Айку. Тот переводил взгляд то на курицу, то на баушку, привычно ковыряясь в носу.
Так ничего не решив, баушка прищурила глаза мстительно:
— Ну, погоди, милая, крылья я тебе мигом пообрезаю.
И схватив миску с зерном, тут же запела фальшиво-приветливо:
— Цып-цып-цып, — щедро рассыпая зерно и поглядывая на Рябуху хищным взглядом.
Та поперхнулась очередным приступом кудахтанья, слетела к хозяйке под ноги и тут же была схвачена коварными старческими руками.
Не успела Рябуха перепуганно ойкнуть по-куриному, как бисерные пёрышки посыпались на землю, безжалостно срезанный ножом под самый корень.