Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
Сосед кивнул, даже не повернув головы. Рябинин сосредоточился на сцене. Там страдала Калязина, разъедая взглядом новую жертву. И жертва страдала под этим взглядом и взглядом публики.
– Что–то маленькое… Очень мелкое… Оно даже не сублимируется…
Жертва, молодая женщина, неожиданно улыбнулась, словно не выдержала игры в смешинки.
– Милочка, да вы обманщица. Вы ничего не положили…
Во время ответных хлопков на спину Рябинина легла безвольная рука. Он обернулся. Молодой человек, у которого длинных волос хватило бы на двух женщин, тянул
– Передать на сцену? – спросил Рябинин.
– Не знаю.
– А что в записке?
– Не знаю.
– Кто хоть написал?
– Не знаю.
– Значит, не вы?
– Не знаю.
Рябинин смотрел на безответного парня, чувствуя, что они тоже попали в тот странный и нервный водоворот, который крутился по залу. Его завихряла Калязина – мстила неверующим и неверящим.
– Ну как – ерунда? – спросил вдруг мужчина в кофте, теперь повернувшись лицом.
– А что? – бессмысленно возразил Рябинин.
– Там написано: «Не говорите того, чего не понимаете».
Под косящим взглядом инспектора Рябинин развернул листок и прочел кривоватые буквы: «Не говорите, если не понимаете». Сосед в кофте усмехнулся.
– Как узнали? – только и нашелся Рябинин.
– Я внушил ему написать эти слова и передать вам.
– Ну, гаси свет, – заключил инспектор.
Мужчина в кофте смотрел на них черными глазами, в которых бегали радужные сполохи. От него пахло коньяком и орехами.
– Товарищи, – сказал ведущий, переставая танцевать и приглушая голос, Аделаида Сергеевна устала. На следующем сеансе она продемонстрирует кожно–оптическое виденье…
Люди выходили молча, не глядя друг на друга. Ни обсуждений, ни смеха, ни той бестолковщины, которая обычно бывает в гардеробах. Казалось, что каждый дал тайную клятву молчать о виденном.
Рябинин пропустил высокую женщину в джинсовом костюме, показавшуюся ему знакомой. Обернувшись, она пошутила:
– Следите за мной, товарищ Рябинин?
– А вы готовите хвалебный репортажик, товарищ Холстянникова?
– А вы их почитываете?
– Я люблю юмор.
– Между прочим, за столом были доктора наук.
– Да? А я думал, что одни кандидаты.
– Жаль, что вы ничем не интересуетесь, кроме статей уголовного кодекса.
– Он и ими–то не интересуется, – вмешался Вадим, который успел исчезнуть и появиться.
– Инспектор Петельников – корреспондент Холстянникова, – буркнул Рябинин.
– Хотите конфетку? – спросил инспектор, добыв ее словно из воздуха.
– Вам тоже сеанс не понравился? – мило улыбнулась она, принимая конфетку двумя пальчиками.
– Жмурки–то?
– Какие жмурки?
– Которые вам устроила Калязина…
– Зачем же вы пришли?
– А тут в буфете свежее пиво.
– Боже, какие вы несовременные… Всего хорошего!
– Может быть, не модные? – успел бросить Рябинин.
И промелькнуло, исчезая…
…Как легко быть модным, как трудно быть современным…
Они вышли на темный и свежий воздух. Летние запахи, уже августовские, мягко сквозили по тихому переулку. Осенние
– Сергей, как бы она на опознании тебя не сублимировала.
– Ну, видеть с повязкой может любой опытный фокусник. Когда ее надевают, нужно так сморщиться, чтобы осталась щель. А вот мой сосед в кофте…
– Пока ты беседовал с этой настырной дамой, я разгадал. Он уселся с тем парнем в буфете.
– Вот как?
– Наверное, работают в эстраде.
Темный и свежий август вел их по переулку. Темный и свежий август зажег уютные окна. Плоские асфальтовые лужи отражали невесть какой свет – близких ли окон, далеких ли звезд… Легкий, еще не осенний холодок падал с еще не осеннего неба. И от этого еще уютнее светились окна.
– Между прочим, я рядом живу, – сообщил инспектор этим окнам.
– Лида ждет.
– Позвонишь. У меня есть коньячок.
– Поздно уже.
– Пиво бутылочное есть.
– Завтра рано вставать.
– Сделаю шашлыки.
– На ночь–то?
– Арбуз большой.
– Как–нибудь…
– Чай заварю!
– Так бы и говорил…
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Неужели счастливые люди мне неинтересны только потому, что все они похожи друг на друга? Не поэтому – они глухие–слепые. Счастье занавешивает уши и застилает глаза. Они перестают прислушиваться и приглядываться. И главное, счастливые перестают сопереживать. Поэтому к счастливому человеку я равнодушен, как к преуспевающему. Может быть, поэтому в своих тщетных поисках я обхожу стороной это зыбкое состояние – счастье.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. После Короля у меня было три истории.
Первая, может быть, для меня самая обидная.
Как–то пошла я с подружкой на каток – свитер у меня был норвежский. Ну и растянулась на льду в этом свитере. Поднял меня высоченный парень, лобастый, окает. Он только что кончил университет, какой–то морской геолог. Носил уцененные костюмы. Из деревни слали ему сало и пироги с солеными груздями. Упрямый и упорный, как деревенский бык. Привязался – ну проходу нет. А мне его показать людям стыдно. Пришел он как–то, когда у меня гуляла компания. Посмеялись мы над ним вволю – и над оканьем, и над салом, и над его окладом… Он ушел. Лет через десять мне пришлось кусать локти. Знать бы, где упасть… Соломки бы…
Лет через десять он стал доктором наук и получил Государственную премию.
С л е д о в а т е л ю Р я б и н и н у. Я прочел в газете, что ведется следствие по делу загадочной мошенницы. Узнав по телефону канцелярии прокуратуры вашу фамилию, решил написать про себя.
Однажды лег я в саду на раскладушку и заснул. Проснулся от тяжести. Смотрю, на груди сидит кот Филька. Я его согнал. Так он бегает вокруг, дерет раскладушку, мяучит… Я решил дать ему воды. Верите, только я отошел, как старая береза за штакетником затрещала и рухнула прямо на раскладушку, перешибив ее пополам. Я стою сам не свой. А Филька, спасший мне жизнь, спокойно ушел по своим делам…