Не от мира сего
Шрифт:
Вот взяться за угол дома, поднять его и как следует встряхнуть! Никому еще так дома не удавалось рушить. Или телегу выбросить в реку. Вот то-то батюшка подивится! Какая глупость в голову только не придет. Илейко, контролируя и смакуя каждый шаг, пошел за дом, за свою кодушку, где когда-то пытались разработать поле, да забросили — уж больно много корчевать пришлось бы, да и валуны сквозь землю повылазили, словно грибы после осеннего дождя.
Пни выдирались из почвы с каким-то обиженным скрипом, некоторые рассыпались прямо в руках. Корни змеились, поднимая над собой землю фонтанчиками, когда он их рывками вытаскивал на свет. Сначала он бросал выкорчеванные со всеми причиндалами пни в сторону леса, но там стала образовываться неприятная неаккуратная куча. В ней, если ее так оставить, обязательно заведутся подлые грызуны, которые своими безжалостными набегами не оставят в доме ни одной свечи, не говоря уже о запасах продуктов. Хоть целым стадом котов обзаведись.
Поэтому Илейко начал сооружать вал, подгоняя валуны и пни. Получалось неплохо, даже красиво. Со временем дожди и снег превратит древесину в труху, которая забьет все щели в камнях, обрастет снизу мхом — и будет счастье. Забор от леса с его прихотливыми обитателями. Когда-то скифы устроили Змеевы валы, защищаясь от беспокойных соседей, так сделал и лив. Изгородь получилась небольшая, но впечатляла масштабом. Наверно, потому, что поблизости нигде подобных сооружений не было. Через такую преграду и Бусый не перелезет.
Илейко вздохнул, вспомнив друга-волка. Может быть, откуда-нибудь оттуда, с полей и лесов своей счастливой охоты он оглянется на грешную Землю и заметит, что человек, всегда разговаривавший с ним зимними ночами, уже не ползает, но ходит и даже может бегать, если захочет. Вот только летать не научился. Бусый не придет, а для прочих лесных обитателей проход будет заказан. Разве что, в обход идти. В общем, воздвигнутая стена, конечно, имела чисто декоративное значение.
Под вечер поле было готово: все камни и пни выбраны, можно было пахать. Илейко и не утомился вовсе, присел на краешке сооруженной изгороди и задумался. Налетевшие грачи важно ходили вдоль взрыхленной земли, временами вытаскивая клювами только им видимых червей и личинок.
Илейко не пытался рассуждать о чем-то возвышенном, геройском или духовном. Он просто радовался, что глины на освобожденном поле нет, стало быть, репа или рожь будут произрастать безо всякого угнетения. Ему казалось, что отец сможет обрабатывать это поле легко и просто, а урожая будет вполне достаточно, чтобы новое поле обозвали "плодородным".
Но почему-то себя самого, как землепашца не видел. Два Мики Селяниновича по соседству быть, вообще-то, не может. Так кем же ему стать — возрастом-то уже немолод?
Едва Илейко подумал об этом, как с другого конца поля раздался вой. Можно, конечно, назвать эти странные звуки и плачем, тем более что издавала их его мать. Отец стоял рядом и поддерживал ее за плечи. И тут же, раскрыв рты то ли в восхищении, то ли в удивлении расположились братья его и сестры. Вся семья собралась вместе, будто на поминках. "Черт, они же не знают, что я теперь нормальный — не совсем, конечно, но вполне самостоятельно передвигающийся на ногах!" — подумал лив. Его самого видно не было из-за устроенного самолично вала, поэтому на него никто внимания не обращал.
— Вот горе-то горькое, — причитала мать. — Пропал сыночек!
— Да, — соглашались братья и сестры. — Зато поле-то у нас вышло на загляденье!
— Еще бы знать, кто нам все это устроил, — сказал отец. — И сколько придется за все эти художества платить!
Илейко хотел, было, выйти из своего укромного угла, да вовремя передумал: родные могут неправильно понять, хлопнуться в обморок или еще чего. Пусть бы кто-нибудь, что ли, представил его, нового, оздоровленного. Кроме грачей больше некому. Да и те, вероятнее всего, не смогут прокаркать доходчиво и весомо, чтобы сделалось понятно. Пока он чесал в затылке, отец проговорил:
— Неужто, метелиляйнены вернулись? Говорят, им такое было под силу.
Тут Илейко подумал, что ему пора обнаруживать себя, иначе напридумывают себе родственнички небылиц, да в них же и поверят. Он прокашлялся, отчего грачи перебежали на тот угол поля, что ближе к людям, стали там так же ходить взад-вперед, косить лиловым глазом в сторону и степенно переговариваться:
— Кар-кар.
— Кар?
— Кар!
— Мамо! Папо! Сестры и братья! — вскрикнул Илейко, бесцеремонно вмешиваясь в птичьи диалоги. — Тут я сижу. Подойдите!
Родственники переглянулись. Даже мать перестала всхлипывать. Почему-то в их души закралось сомнение. Кто это кричит голосом пропавшего великовозрастного дитяти?
Грачи резко и одновременно встали на крыло, то есть, конечно же, попросту, улетели. Отец же проявил волю и выдержку, отправившись через все поле к искусственной стене.
— Сюда идите, — крикнул он, немного погодя. — Это Илейко.
— Ох, простите меня, что, не подумавши, занялся делами, — сказал Илейко, когда подбежали и мать, и сестры с братьями.
— Какими делами? — удивился отец.
— Зачем же ты сюда перебрался, никому не сказав? — осерчала мать.
— Ты видел, кто все это сделал? — спросили братья.
— Как спалось? — поинтересовались сестры.
Илейко решил, что больше заниматься дипломатией не стоит и сказал:
— Дорогие мои! Я выздоровел. У меня теперь работают ноги. Это поле очистил я.
Отец переглянулся с матерью, сестры засмеялись, а братья потупили взгляд. Никто, конечно же, не поверил в чудо. Подумали, поди, что от долгого сна калека слегка умом тронулся. Тогда Илейко поднялся на ноги. Мать и девки испуганно ойкнули. Отец и парни — побледнели.
— Вот что я теперь могу! — похвастался он, подхватил ближайший камень, величиной со свиную голову, коротко разбежался и запустил его в лес. Камень охотно улетел, врезался там в ствол ели и сбил двух дятлов, только что собравшихся слегка перекусить. Их оглушил могучий удар по дереву, и они, безвольно цепляясь крыльями за сучья, обвалились вниз. Как раз на голову бесстрастной кунице, которую в этой жизни ничего уже не могло удивить: камень, падая, перебил ей хребет, умертвив в один миг.