Не отпускай меня / Never let me go
Шрифт:
Хотя большинству из нас мысль о «возможных я» приходила в голову еще в Хейлшеме, мы тогда чувствовали, что говорить на эту тему не следует, вот мы и не говорили – хотя, несомненно, она и интриговала нас, и тревожила. Даже в Коттеджах этот вопрос походя не затрагивали. Любой разговор о «возможных я» был уж точно более щекотливым, чем разговор, например, о сексе. В то же время чувствовалось, что людей эта тема волнует, иных до одержимости, и всплывала она нередко – но, как правило, в очень серьезных беседах и спорах, совершенно непохожих на наш треп, скажем, о Джеймсе Джойсе.
Главное соображение, на котором основывалась теория «возможных я», было очень простым и особых разногласий не вызывало. Речь шла примерно вот о чем. Поскольку каждый из нас – копия, снятая в тот или иной момент с нормального человека, где-то в большом мире наверняка существуют и живут своей жизнью оригиналы. Значит, есть возможность, по крайней мере теоретическая, свой оригинал разыскать. Поэтому если кто-нибудь из нас выбирался наружу, то на улицах, в торговых центрах, в придорожных кафе он приглядывался к людям в поисках сходства – в поисках «возможных я» для себя и своих друзей.
Дальше, однако, мнения расходились. Спорили, для начала, о том, на кого обращать внимание во время этих поисков. Некоторые утверждали, что «возможным я» может быть человек лет на двадцать – тридцать старше тебя – то есть нормального родительского возраста. Но другие видели здесь чистой воды сентиментальщину. С какой стати между нами и оригиналами должен быть «естественный» разрыв в одно поколение? Что запрещает брать для копирования детей, стариков? Какая разница? Им возражали, однако, что прямой смысл использовать людей на пике здоровья, то есть как раз «нормального родительского» возраста. Но здесь, чувствовали мы все, начиналась территория, куда ступать не хотелось, и спор выдыхался.
Был еще вопрос – зачем нам это вообще. По крайней мере одна крупная мысль за поисками оригинала стояла, и заключалась она в том, что, найдя его, ты сможешь заглянуть в свое будущее. Нет, никто всерьез не думал, что если ты скопирован, скажем, с железнодорожника, то в конце концов тоже пойдешь работать на железную дорогу. Не так примитивно. Но мы все, одни больше, другие меньше, верили, что, посмотрев на того, чьей копией ты являешься, ты сможешь получить какое-то понятие о своей глубинной сущности и, не исключено даже, о том, что тебя ждет впереди.
Иные, впрочем, всю эту озабоченность «возможными я» объявляли глупостью. Оригинал, говорили они, не имеет значения, это техническое средство, чтобы произвести нас на свет, не более того. Какой будет жизнь каждого из нас, зависит только от него самого. К этому лагерю всегда относила себя Рут, и я, пожалуй, тоже к нему тяготела. Тем не менее стоило нам услышать о «возможном я» – не важно, для кого, – и мы невольно испытывали любопытство.
Насколько я помню, «возможные я» обнаруживались как-то кучно. То неделю за неделей ни единого слова о них, то вдруг кто-нибудь кого-нибудь увидит – и сразу же еще, еще, еще. Как правило, на большее, чем мимолетный взгляд, нечего было и рассчитывать: лицо в проезжающей машине, такого рода впечатления. Но иной раз похоже было на что-то более серьезное – как в том случае, о котором рассказала Рут у меня в спальне.
По ее словам, Крисси и Родни стали осматривать приморский город, в который приехали, и на время разделились. Когда они опять встретились, Родни был взбудоражен и сказал Крисси, что гулял по боковым улочкам, ответвлявшимся от Главной, и на одной обратил внимание на офис с окном во всю стену. Внутри была масса сотрудников – одни работали за столами, другие ходили, беседовали. Там-то он и увидел «возможное я» для Рут.
– Как только они вернулись, Крисси явилась ко мне с этой новостью. Она заставила Родни все описать от и до, он очень старался, но наверняка тут ничего не скажешь. Потом они несколько раз предлагали меня туда отвезти, но я не знаю. Не знаю, стоит ли что-нибудь предпринимать.
Как я в тот момент отреагировала, точно не помню, но в целом я тогда отнеслась к сообщению довольно скептически. Честно говоря, я склонялась к мысли, что Крисси и Родни просто-напросто все выдумали. Я не хочу сказать о Крисси и Родни ничего особенно плохого – это было бы несправедливо. Многое в них мне, в общем-то, нравилось. Но факт есть факт: их отношение к нам, новеньким, и особенно к Рут, было далеко не простым.
Крисси при своем высоком росте выглядела очень эффектно, когда стояла выпрямившись, но, кажется, не понимала этого и почти все время сутулилась, чтобы быть как все остальные. Часто поэтому она походила скорее на ведьму, чем на кинозвезду, тем более что у нее была неприятная привычка тыкать в человека пальцем перед тем, как что-нибудь ему сказать. Она никогда не носила джинсов, только длинные юбки, и на ней были маленькие очки, как-то слишком вдавленные в лицо. Она была из тех старожилов, что по-настоящему радушно встретили нас летом, когда мы приехали, и поначалу я была очень ею увлечена и старалась прислушиваться к ее советам. Но прошли недели, и я стала смотреть на нее более критически. Странноваты были ее постоянные упоминания о том, что мы из Хейлшема, словно этим можно было объяснить почти все, что мы говорим и делаем. И она то и дело нас что-то спрашивала о Хейлшеме – обо всяких мелочах, как сейчас меня спрашивают мои доноры, – и хотя она задавала эти вопросы как бы мимоходом, чувствовалось: ее интерес не случаен, что-то за ним кроется. И еще мне бросалось в глаза, что она часто пытается нас разделить: то отведет одного в сторонку, когда несколько человек занимаются чем-то вместе, то пригласит двоих к чему-нибудь присоединиться, оставляя двоих других не у дел, – всякое такое.
Где Крисси – там всегда был и ее бойфренд Родни. Он собирал волосы в хвостик, как рок-музыкант семидесятых годов, и много рассуждал о таких вещах, как реинкарнация. Мне он, в общем, нравился, но слишком уж сильным было влияние на него Крисси. О чем бы ни возник спор, заранее ясно было, что он возьмет ее сторону, и стоило Крисси сказать что-нибудь хоть капельку забавное, он принимался фыркать и качать головой, как будто это невероятно смешно.
Пожалуй, получилось немножко несправедливо к этой паре. Сравнительно недавно мы с Томми их вспоминали, и он очень неплохо о них отозвался. Но я просто хотела объяснить, почему так скептически отнеслась к словам Рут о том, что они якобы видели ее «возможное я». Поначалу, повторяю, я не поверила и предположила, что Крисси что-то замышляет.
И еще одной причиной, чтобы во всем этом усомниться, была сама картина, которую нарисовали Крисси и Родни: женщина, работающая в симпатичном офисе за окном во всю стену. Мне в тот момент показалось, что очень уж это смахивает на «мечту о будущем», которая, как мы знали, была тогда у Рут.
Насколько помню, той зимой «мечты о будущем» обсуждали главным образом мы, новички, хотя кое-кто из старожилов тоже в этом участвовал. Те из них, что постарше, – особенно уже приступившие к подготовке, – иной раз, стоило начаться такому разговору, тихо вздыхали и выходили из комнаты, но мы этого поначалу даже и не замечали. Я не очень-то понимаю, что происходило у нас в головах, когда мы беседовали на эти темы. Скорее всего, мы знали, что всерьез о таком говорить невозможно, но чистым фантазированием это для нас, я уверена, все-таки не было. Мне кажется, это давало нам возможность, когда Хейлшем остался позади, хотя бы какие-нибудь полгода, до всех разговоров о работе помощниками доноров, до уроков вождения, до всего остального, время от времени забывать, кто мы в действительности такие, забывать, что нам говорили опекуны, забывать услышанное от мисс Люси в тот дождливый день и все теории, которые мы выработали между собой за годы. Долго, конечно, так продолжаться не могло, но, повторяю, на эти несколько месяцев мы каким-то образом смогли устроить себе уютную отсрочку, во время которой наша жизнь иной раз представлялась нам лишенной обычных ограничений. Когда я вспоминаю теперь, мне кажется, что мы множество часов провели, сидя после завтрака в наполненной паром кухне или теснясь далеко за полночь у полупогасшего камина, поглощенные обсуждением планов на будущее.
Никто из нас, однако, не брал слишком высоко. Не помню, чтобы кто-нибудь заявил о своем желании стать кинозвездой или чем-то подобным. Типичным был разговор о должности почтальона или о работе на ферме. Довольно многие хотели быть водителями тех или иных машин, и часто, когда об этом заходила речь, старожилы начинали сравнивать разные живописные маршруты, по которым они проезжали, излюбленные придорожные кафе, трудные развязки и тому подобное. Сейчас, конечно, я в таком разговоре многим из них сто очков вперед могла бы дать. Но тогда я только жадно слушала и голоса не подавала. Иной раз, когда время было позднее, я закрывала глаза, прислонялась к валику дивана – или к плечу молодого человека, если вечер приходился на один из коротких периодов, когда я была официально «чья-то», – и то засыпала, то просыпалась, позволяя лентам дорог разматываться в моем воображении.