Не отпускай мою руку
Шрифт:
Имельда прекращает обстрел и начинает рассуждать вслух.
— Не знаю, мне надо во всем этом разобраться. Журдены, Арман Зюттор, те, кто работал в баре десять лет назад, и те, кто сегодня работает в «Аламанде», отношения между Марсьялем Бельоном и его бывшей женой, и с его новой женой, и с Алексом, и с Софой…
Воспользовавшись тем, что Имельда увлеклась рассуждениями, Кристос тянется к ней. Ему нестерпимо хочется расстегнуть одну-две пуговицы на ее платье, просто чтобы порадовать глаз. Негритянка, полностью поглощенная
— Все это как-то связано одно с другим, — продолжает она. — Насилие не вырастает на пустом месте, для него всегда есть подготовленная почва.
Младший лейтенант наклоняется и дует ей в шею.
— А удобрений здесь более чем достаточно. Несправедливо распределенные деньги. Общая безработица. И даже расизм, если копнуть поглубже.
— Вот уж чего нет, того нет. Тут вы ошибаетесь! Насилие на острове порождено совсем не этим.
Кристос отвечает ей машинально, почти уткнувшись лицом в грудь любовницы. Ему хочется добавить секс к длинному списку мотивов, побуждающих островитян убивать ближних.
— Ну так что же, красавица моя?
— Не знаю… Я каждый день просматриваю раздел происшествий в газете. Преступления на каждом шагу, куда ни глянь — брошенные дети, избитые жены, соседи, которые режут друг друга… Но истоки всего этого надо искать в другом месте… они скрыты…
Имельда продолжает рассуждать, она на мгновение вспоминает отцов своих детей. Обычная история, всегда одно и то же. Безделье. Нищета. Пьянство. Злоба. Пока островитянки получают и тратят детское пособие, отцы и свекры постепенно утрачивают всякое достоинство.
Она почти шепчет, словно открывает тайну:
— …в каждом человеке.
Кристос ее не слышит. Он тянется к ней уже обеими руками, его пальцы нацеливаются на верхнюю пуговицу у выреза, но тут его зад соскальзывает со стола, и ему удается сохранить равновесие, лишь ухватившись правой рукой за плечо Имельды, а левой — за ее грудь.
Имельда отшатывается.
— Убери лапы, распутник. Я и так уже здесь засиделась. Меня дети ждут, надо карри готовить…
11 ч. 23 мин.
Имельда оставила машину рядом с почтой, за поворотом на бульвар Ролана Гарроса, метрах в пятидесяти от полицейского участка. Она идет к стоянке, на ходу пересчитывая монетки в кошельке. Один старый креол почти каждый день ставит здесь свой грузовичок и торгует клубнями чайота по невероятно низким ценам. Туристы на это больше одного раза не попадаются… Как правило, чайот они ненавидят настолько же, насколько реюньонцы его обожают.
Имельда переходит улицу.
Прямо перед почтой стоят три машины. Грузовичок фермера. Синяя «Пикассо». И внедорожник «шевроле каптива». Черный.
Имельда не может оторвать взгляда от внедорожника: машины такого размера на острове редкость, а еще большая редкость — такие, как этот, с его двойным глушителем и хромированным кенгурятником, защищающим передний буфер, фары и капот.
Имельда дрожащей рукой закрывает сумку. В это невозможно поверить, однако ее зрительная память не позволяет ей усомниться.
Она уже видела этот автомобиль! И часа не прошло, как она видела его на фотографии в папке с делом Бельона, лежавшей на столе капитана Пюрви.
Она инстинктивно делает шаг в сторону, пытаясь спрятаться за стволом огненного дерева, укрывшего своей тенью улицу до самого угла. Торговец чайотом удивленно смотрит на нее из-под полей шляпы, беззубая улыбка застыла на его лице. Неумеренное чтение детективных романов приучило Имельду к тому, что в совпадения верить нельзя… Ей приходится признать очевидное.
Машина, которую она видит перед собой, машина, стоящая сейчас в двух шагах от полицейского участка, три дня назад была припаркована на стоянке отеля «Аламанда». Точнее, в пятницу, во второй половине дня, именно тогда, когда исчезло тело Лианы Бельон и когда был убит Роден.
32
Песчаная равнина
11 ч. 24 мин.
— Надо идти дальше, маленькая моя.
Марсьяль, сощурившись, всматривается в горизонт. Повсюду, насколько хватает глаз, перед ним лежит лунный пейзаж, пепельный океан, усеянный островками лавы огненного цвета и базальтовыми глыбами, напоминающими окаменевших чудовищ. Он точно рассчитал расстояние по карте. Даже если срезать напрямик, двигаться самой короткой дорогой, переход через Песчаную равнину — это два километра пути. Два километра по открытой местности, где нет ни одного дерева.
Пепел проминается у них под ногами, они оставляют за собой следы. Ветер поднимает недостаточно пыли для того, чтобы засыпать эти следы, зато его силы хватает на то, чтобы забивать ею ноздри, глаза, все отверстия. Они идут, плотно сжав губы.
Марсьяль смотрит на дорогу, которая вьется перед ними посреди равнины. Красный шлак скапливается на насыпи, покрывает асфальт, отчего дорога напоминает гигантский лист ржавого железа.
Им надо пересечь равнину. Потом идти дальше. Вперед.
— Слишком жарко, папа…
Софа не двигается с места. Она кашляет. И дальше идти отказывается. Марсьяль понимает, что дочка не капризничает, это безумие — заставлять малышку двигаться по пустыне.
— Надо идти дальше, Софа. Надо…
Дальше? До каких пор идти?
Черная земля перед ними словно выжжена лесным пожаром, все деревья до одного вырваны с корнями, обуглены, малейшие неровности сглажены, выветрены. Словно разгневанный Бог хотел быть уверен в том, что ни одно существо никогда не сможет жить на этой равнине. И даже пройти по ней не сможет, а значит, не осквернит тишины. Софа вопит, бросая вызов небу: