Не отступать! Не сдаваться!
Шрифт:
Вдруг кто-то слабо, еле слышно заголосил с подвыванием:
— Братушки, помогите, пропадаем! Света божьего не видать, пособите, братушки!
— Не скули, вылезем, — обрывая первого, огрызнулся чей-то другой голос, слышимый более четко и сильно.
И снова из-под земли же послышалось долбанье. Затем кто-то третий совсем по-детски стал громко всхлипывать, но тот же решительный голос произнес:
— Заткнись и не вой! Лучше помогай…
Теперь удары послышались с удвоенной силой.
Неожиданно они прекратились, и распоряжавшийся под землей человек с раздражением кому-то сказал:
— Рябовский,
Стало слышно, как кто-то передает винтовку, затем лязгнул затвор, и тот же голос скомандовал:
— Разойдись!
Один за другим последовали пять выстрелов, потом Егорьев с Уфимцевым услыхали, как внизу грохнулась брошенная на пол винтовка.
— Глухо, — сказал чей-то другой, четвертый голос.
Вслед за этим тот, кто так жалобно взывал о помощи, со злостью выговаривал стрелявшему:
— Ты какого черта дыму напустил, и так дышать нечем! Хочешь, чтобы мы здесь задохнулись, командир хренов?
— Тогда только так, — снова раздался голос командовавшего и опять последовали удары.
Егорьев, которому эти голоса показались знакомы, нагнулся и крикнул прямо в песок:
—Эй! Кто там?
— А кто там? — раздалось снизу.
— Синченко, вы? — прокричал Егорьев.
— Лейтенант! Лейтенант! — взахлеб обрадованно заорали внизу несколько человек, затем Синченко сообщил:
— Нас тут, понимаете, завалило. Проснулись — и с концами…
— Сколько вас? — спросил Егорьев.
— Пятеро, — последовал ответ.
Через мгновение Синченко опять заговорил:
— Вы вызовите саперов, а то нам одним отсюда не выбраться.
— Какие саперы! — воскликнул наверху Егорьев. — Мы здесь вдвоем с Уфимцевым, и больше никого. Вы бы видели, что тут делается!
Внизу, в замогильной темноте землянки, все пятеро переглянулись, ища глаза друг друга. Затем Лучинков, повалившись на нары и уткнувшись лицом в подушку, снова начал всхлипывать.
Золин, нагнавший несколько минут назад на всех тоску своими жалобными завываниями, теперь принялся успокаивать окружающих:
— Лейтенант выручит, лейтенант что-нибудь придумает…
— Что лейтенант, лейтенант! — рассердился Дьяков. — Лейтенант ничего не сделает один!
Лучинков, не поднимая головы, заплакал навзрыд.
— Кому говорю — замолчи! — прикрикнул на него Синченко. — И без тебя тошно!
— Я так чувствую, что мы отправимся вслед за старшиной и остальными, — поскреб затылок Рябовский.
— Куда ты отправишься, меня интересует меньше всего, — огрызнулся Синченко и, уже обращаясь наверх, к Егорьеву, закричал. — Эй, лейтенант! У вас есть чем копать?
Егорьев переадресовал вопрос к Уфимцеву:
— У вас есть чем копать?
Младший сержант вытащил из притороченного к ремню чехла саперную лопатку:
— Вот!
— Есть, есть, — сообщил Егорьев вниз и приказал Уфимцеву: — Копайте!
Младший сержант принялся за работу.
— Я пойду, может, кого-нибудь еще найду — на помощь пришлю, — сказал Егорьев Уфимцеву и, крикнув вниз: «Я скоро!», направился на КП роты. …Старший лейтенант Полищук сидел в уцелевшей части землянки ротного, накручивая ручку полевого телефона, безуспешно пытаясь связаться с комбатом. За этим занятием застал его рядовой Глыба, пришедший с оставшимися солдатами роты:
Когда на КП вернулся Егорьев, Полищук был занят своими горькими подсчетами.
— Лейтенант! — встретил он Егорьева. — Ну, что там у вас?
— Со мной семь человек, — доложил Егорьев. — Но…
— Что — «но»?
— Пятерых завалило в землянке, — объяснил Егорьев. — Нужна помощь. Там один копает, но это не серьезно. Надо бы человек восемь. Дадите?
— Восемь человек?! — всплеснул руками Полищук. — Да у меня всего лишь вот… считайте. — Он указал рукой на стоявших тут же солдат. — Двадцать три человека, я уже сосчитал.
— Ну не погибать же им там, — возразил Егорьев.
— Верно, конечно, — почесал затылок старший лейтенант. — Ладно, берите пятерых. Можете их у себя и оставить. Когда выкопаете остальных, займете оборону на прежних позициях… Кстати, почему немцы не атакуют, как вы думаете?
— Не знаю, — пожал плечами Егорьев. — Наверное, думают, что тут уже атаковать нечего.
— Если так, то они не далеки от истины, — криво усмехнулся Полищук, но добавил после некоторого молчания: — Ничего, мы вообще-то им еще покажем.
— Рваные портки с голой задницей? — качая головой, усмехнулся Егорьев. — Нам больше показать нечего.
— Ладно, берите людей и ступайте…
Егорьев и пятеро солдат, в числе которых был и Глыба, ушли, а Полищук принялся заново сколачивать взводы. Разделив оставшихся восемнадцать человек поровну, думал, кого бы назначить командирами, как вдруг (как потом выяснилось, из политуправления дивизии, куда отправились по инициативе младшего политрука за какими-то патриотическими прокламациями) явились Баренков и Дрозд. И, естественно, тут же получили предложения быть командирами взводов. Младший политрук поначалу было упорствовал, желая большего, но, после того как Полищук прикрикнул на него хорошенько, дал согласие принять взвод. Дрозд же согласился с радостью, благоразумно рассудив, что, заделавшись взводным, ему будет уже не страшен лейтенант Егорьев, от которого Дрозд по своем возвращении ожидал получить нагоняй за отлучку из подразделения, командование которым было на него временно возложено, да еще при всем том, что случилось в это утро.
И пока Полищук приводил хоть в какой-то порядок совершенно расстроенную оборону, Егорьев, пользуясь тем, что немцы пока не появлялись, принялся вызволять заваленных в землянке. Общими усилиями сумели докопаться до бревен наката и начали было уже эти бревна поднимать, как младший сержант Уфимцев сообщил, что со стороны высоты идут какие-то люди. Схватив бинокль, Егорьев принялся смотреть на этих людей, остальные, прекратив работу, смотрели на лейтенанта, ожидая, что тот скажет.
— Немцы, — сказал наконец Егорьев, и все вокруг забегали, засуетились, не зная, что им делать.