Не плачь, моя леди
Шрифт:
И наконец: Дженни, что, черт побери, задумала Элизабет?
Для прояснения мозгов Скотт принял душ. Переодевшись в старые брюки и свитер, сварил себе кофе и положил на гриль гамбургер. Садясь за еду, он включил первую ленту Эльвиры.
Слушать он начал в четверть пятого. В шесть его блокнот, как у Элизабет, испещряли пометки. В четверть седьмого он услышал ленту, запечатлевшую покушение на Эльвиру. «Сукин сын этот Шрайбер! – бормотнул он. – Все-таки это он вколол ей что-то. Но что?» Может, начал коллагеновые инъекции и заметил, что с нею неладно? Ушел и сразу вернулся с медсестрой.
Скотт прокрутил кассету еще
Позвонив в больницу, Скотт попросил доктора Уитли. Вопрос к нему был лишь один.
– Как по-твоему, укол Эльвире был сделан профессионалом?
– Случалось мне видеть весьма небрежные уколы, сделанные хирургом высшего класса. Ну а если доктор делал укол с целью нанести вред миссис Михан – возможно, он нервничал.
– Спасибо, Джон.
– Пожалуйста.
Скотт подогревал кофе, когда позвонили. Быстро подойдя к двери, он распахнул ее – на пороге стоял Тед Винтерс.
Помятая одежда, грязное лицо, спутанные волосы, на руках и ногах краснеют свежие царапины. Тед неуверенно шагнул в комнату и упал бы, но Скотт его поддержал.
– Скотт, ты должен мне помочь! Тут ловушка! Клянусь, Скотт! Я старался и старался, но не сумел. Не смог заставить себя!
– Полегче… полегче… – Скотт обнял Теда и довел до кушетки. – Ты же сейчас отключишься… – Он щедро плеснул в бокал бренди. – На, выпей!
После нескольких глотков Тед провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть дикую панику. Попытка улыбнуться не удалась. Тед ссутулился от усталости. Выглядел он сейчас совсем юным, незащищенным и непохожим на расторопного делового президента корпорации. Двадцати пяти лет как не бывало. Скотту казалось, он смотрит на девятилетнего мальчугана, бегавшего с ним когда-то на рыбалку.
– Ел сегодня? – спросил он.
– Не помню.
– Тогда медленно допей бренди. Не торопись. А я принесу тебе кофе и сэндвич.
Он подождал, пока Тед управится с сэндвичем.
– Вот так. А теперь рассказывай.
– Скотт, я никак не врублюсь в происходящее. Знаю только одно: я не мог убить Лейлу таким образом, как мне пытаются внушить. Сколько бы свидетелей ни выползло из темноты. Что-то тут не так.
Тед наклонился вперед, глаза его умоляли.
– Скотт, ты же помнишь, как мама боялась высоты?
– И у нее были на то причины. Твой мерзавец папаша…
– Он не терпел ее страхов, – перебил Тед, – потому что видел – у меня развивается та же фобия. Однажды, когда мне было лет восемь, он заставил ее выйти на балкон пентхауса и смотреть вниз. Она расплакалась. Крикнула: «Пойдем, Тедди», – и мы направились обратно в комнату. Так этот сукин сын схватил ее, поднял высоко над перилами и держал так. На высоте тридцать восьмого этажа! Она плакала, вырывалась. Я цеплялся за него, бил. Но он отпустил ее, только когда бедная потеряла сознание. Попросту бросил ее на пол балкона и пригрозил мне: «Если увижу, что ты трусишь, то тебе не миновать того же!»
Тед сглотнул, голос у него сорвался.
– Новый свидетель утверждает – я проделал такое с Лейлой. Сегодня я пробовал спуститься со скалы в Пойнт-Сер. Я не смог! Просто не сумел заставить себя подойти к обрыву.
– Под влиянием стресса люди способны на многое.
– Нет и нет! Если б я убил Лейлу, то как-то по-другому. Я уверен. Но заявлять, будто я – хоть пьяный, хоть трезвый – мог держать ее над перилами… Сид клянется, что я сказал ему – Лейлу с балкона бросил мой отец. Может, он и раньше знал про этот случай с отцом. Может, врут все. Скотт, мне обязательно надо вспомнить, что происходило со мной в тот вечер…
Скотт сочувственно разглядывал Теда – безнадежно понурые плечи, измученный вид. Видно, бедняга весь день терзался, стараясь заставить себя подойти к краю обрыва, сражаясь с собственным демоном в поисках правды…
– Ты рассказал им про это, когда тебя допрашивали по поводу гибели Лейлы?
– Нет. Это показалось бы нелепым. Я строю отели, мы внушаем людям, что им хочется иметь балконы, и вдруг… Я всегда ухитрялся избегать балконов, не привлекая внимания.
Темнело. По лицу Теда, точно невольные слезы, бежали капли пота. Скотт включил свет. Комната ожила – удобная мягкая мебель, подушки, которые вышивала Дженни, высокое кресло-качалка, сосновый шкаф. Тед ничего не замечал вокруг; запертый в мире, куда его загнали свидетельства других, на грани тюремного заключения на двадцать, а то и тридцать лет. Он прав, решил Скотт. Надежда одна – вспомнить тот вечер.
– Как тебе лучше – гипноз или пентотал натрия?
– Не важно… Главное, чтобы подействовало…
Скотт снова позвонил в больницу Джону Уитли.
– Ты что, Джон, никогда домой не уходишь? – удивился он.
– Иногда случается. Вообще-то как раз сейчас и иду…
– Боюсь, Джон, еще нет. У нас опять неотложный случай.
10
Крейг с Бартлеттом шагали к главному особняку. Они специально пропустили «коктейли», сейчас последние гости разбредались с веранды под приглушенный звон гонга, возвещающий обед. Под прохладным ветром с океана паутина лишайников, свисающая с гигантских сосен на северной стороне курорта, ритмично и торжественно раскачивалась, подсвечиваемая цветными фонариками, разбросанными по саду.
– Мне это не нравится, – заметил Бартлетт. – Эта Элизабет Ланж задумала что-то странное, если напросилась за наш столик. Могу тебя заверить, окружному прокурору совсем не понравилось бы, что его свидетельница-звезда делит хлеб с врагом.
– Бывшая звезда, – напомнил Крейг.
– Отнюдь. Росс – психопатка, а новый очевидец – грабитель. Я очень надеюсь на перекрестный допрос, когда они встанут на свидетельское место.
Крейг, остановившись, схватил его за руку:
– Значит, ты все-таки считаешь, что у Теда есть шанс?
– Черт, какое там! Он виновен однозначно. А самому себе помочь не сумеет, лжец из него никудышный.
Афиша в фойе извещала: сегодня играют арфа и флейта. Бартлетт прочитал имена музыкантов.
– Ого, экстра-класс! Слышал их в прошлом году в Карнеги-холл. Бываешь там?
– Случается.
– А какую музыку предпочитаешь?
– Фуги Баха. Что тебя, наверное, крайне удивит.
– Если честно, мне все равно. – Господи, подумал Бартлетт, буду счастлив, когда свалю наконец это дело. Виновный клиент, который соврать толком не умеет, а его первый заместитель – мнительный малый, не умеющий избавиться от комплекса неполноценности.