Не плачь по мне, Аргентина
Шрифт:
– Понимаю, – легко кивнул Антон. – Все понимаю.
– Так… – Костя ожидал, что Ракушкин станет уговаривать его, угрожать, приказывать. – Так я пойду?
– Конечно… – Антон отошел к столику.
Таманский на ватных ногах направился к двери, и тут Ракушкин неуловимо стремительным движением оказался у него за спиной и треснул Костю по голове рукояткой пистолета. Журналист обмяк.
Ракушкин деловито проверил пульс. Кивнул удовлетворенно:
– Живой… – Затем вытащил из шкафчика какие-то бумаги. – У меня, Педро, будет к вам поручение, – обратился он к Моралесу. –
Моралес равнодушно кивнул.
– И запомните, Педро, вы доставите этого человека к трапу самолета любой ценой! Даже если вам самому придется лететь на этом же борту. Понимаете меня? Самолет летит на Кубу. Если понадобится, вас возьмут на борт. Это безопасно.
– Я понимаю. – Моралес взял бумаги.
– Вот и хорошо. А я, пожалуй, навещу нашего Рауля. Совсем скоро, Педро, город превратится в кошмар. Так что я бы на вашем месте улетел на том самолете. И, если честно, мне очень жаль, что мы с вами не можем поменяться ролями.
86
Генрих застал фон Лооса в кабинете, где тот лихорадочно собирал какие-то бумаги. Что-то сминал и бросал в урну, а что-то укладывал в одну из разложенных на столе папок. При этом барон постоянно бормотал, ругался под нос, зло шипел и более всего походил на взбешенного кота. В кабинете остро воняло горелой бумагой.
– Ого! Лоос, у меня странное чувство, что все это я когда-то уже видел, – сказал Мюллер. Он тяжело опустился в кресло, смахнув с подлокотника кусочки разорванного документа.
– Черт вас дери, Генрих! Где вы были? Я за вами посылал! – Фон Лоос вытряхнул ящик стола на пол и принялся рыться в бумагах. – Да где же оно?!
– Объясните толком…
– Эти ублюдки расстреляли Бруно! В городе мятеж!
– Ну и что?
– А то, что ваша операция провалилась к чертовой матери, Генрих! Мы потеряли почти всех наших агентов, а новых чертов Доктор еще не сделал! Мы не контролируем ситуацию, понимаете?!
– Думаю, вам не привыкать…
В голосе Мюллера проскользнула особенная интонация, и фон Лоос поднял голову.
– Что? – Он почувствовал себя как тогда, в подвале, где за стеной жутко орал какой-то несчастный. – Что?!
– Я имею в виду, – улыбнулся Генрих, – что Аргентина вообще не особенно стабильное государство. Мятеж, карнавал, революция… Все время что-то происходит.
– Знаете, черт побери, меня очень раздражает ваша самоуверенность. – Фон Лоос отшвырнул очередную скомканную бумажку. – Может быть, вы почувствуете некоторое волнение, если я вам скажу, что лаборатории атакованы?
– Кем? – Генрих не изменился в лице, но улыбка его стала натянутой.
– Повстанцами!!! – заорал барон. – Монтонерос, дьявол их раздери! Они устроили фейерверк в центре города, придавили президентский дворец и отсекли казармы! В их руках свобода перемещения и маневра, а теперь еще они штурмуют лаборатории. Там сейчас Зеботтендорф, и что-то мне подсказывает, что он там и останется. Навсегда! Я послал к нему всех! Но что
– Мне нечего брать. Только так… мелочи. Уложусь в одну сумку.
– Тогда через час я вас жду. В гараже.
Генрих рассеянно кивнул и вышел.
Фон Лоос что-то зло прошипел и принялся упаковывать папки, забитые бумагами доверху, в большой чемодан из крокодиловой кожи.
Мюллер постоял за закрытой дверью, стараясь унять сердцебиение.
Дом напоминал разоренное гнездо. Какие-то бумаги. Разбитая ваза. Незакрытое окно с развевающимися занавесками. Рассыпанные вокруг шахматного столика фигурки. Мелочи, признаки скорой смерти. Тогда, в далеком сорок пятом, так выглядела его контора. Не хватало только пьяных офицеров и самоубийств в запертых кабинетах.
– Разорение, вот точное слово, – прошептал Генрих. – Точное слово…
Он вздохнул. Оттолкнулся от стены и решительно зашагал к себе. Взял большой саквояж и сразу же вышел, направляясь к лестнице.
В подвале было сыро, как и прежде. Однако ко всему прочему тут стоял упругий винный дух. Одна из полок с вином была расколочена. Осколки многочисленных бутылок, разлившееся по полу драгоценное вино. Генрих прошел дальше и едва не споткнулся о лежащего человека.
– Неплохо, – пробормотал Мюллер. Вокруг головы лежащего разлилась темная лужа. Вино? Кровь? Не разобрать. А проверять Генрих не стал. Его цель была дальше. Много дальше.
Взяв со стены факел, он зажег фонарь и двинулся в темноту. Вскоре его ноги ступили на пружинящий белый ковер.
Через некоторое время Генрих заметил, что фонарь светит уже не так ярко. А помещение словно бы сжимается. Темнота становится невыносимой. И, кажется, вот-вот погаснет лампочка, и все… Все кончится.
Трясущимися руками Мюллер достал коробок. Зажав фонарик под мышкой, он попробовал зажечь спичку, но коробочка выскользнула и упала вниз. В белую, чуть шевелящуюся мерзость. Тихо чертыхаясь, Генрих собрал рассыпавшиеся спички, и наконец маленький огонек затеплился в темноте коридора. Нехотя, словно бы делая одолжение, загорелся факел. От этого живого огня стало легче дышать.
Генрих облегченно выдохнул и двинулся дальше. Он не посмотрел назад, и наверное правильно, потому что сзади, вместе с первыми бликами живого огня, истаяла неясная белая тень…
Однако через некоторое время идти снова стало трудно. Мох со времени последнего посещения вытянулся и мешал шагать, цепляясь клейкими усиками за подошвы. Генрих тяжело дышал, с усилием передвигая ноги, как по вязкому болоту. Сам уже не понимая, что делает, он запел задыхающимся надтреснутым голосом:
Знамена выше! Строй держи плотнее! С.А. чеканит шаг по мостовой… И в том строю шагают с нами тени Друзей, убитых красною рукой…