Не плачь по мне, Аргентина
Шрифт:
В дверь постучали.
– Входите, Антон, входите, – устало пробормотал Яковлев.
– Здравствуйте. Вызывали?
– Как вам сказать. – Яковлев снял очки и потер уставшие глаза. – Вызывать, я надеюсь, мне вас не придется никогда. Но приглашал, это да.
– Я вас слушаю.
– Нет, Антон Яковлевич, это я вас слушаю. Что у вас там за история? Меня уже спрашивали… Сами знаете откуда. Интересовались. Я, конечно, как мог, объяснил. В меру своего понимания вопроса. Однако боюсь, что моих пояснений надолго не хватит. И наше с вами горячо любимое руководство начнет сердиться.
– Виноват.
– Оставьте это, Антон Яковлевич… Оставьте. Лучше помогите мне разобраться в ситуации. Что за игру вы затеяли? Страну сейчас, мягко говоря, лихорадит. Вот-вот всех иностранных специалистов нашего профиля попросят со сцены… Сами видите, к чему все идет. Так что рассказывайте… У работника вашего уровня есть большая, очень большая свобода действий, но… Теперь я слушаю.
– Мною взяты в разработку люди, имеющие отношение к марксистскому подполью. И у меня есть веские основания считать, что весь военный переворот был заранее спланирован в плотной связке с местным подпольем. Более того, над некоторыми членами марксистской оппозиции проводились опыты с применением психотропных веществ, вызывающих подчинение условному «хозяину». Есть основания полагать, что… – И тут Антон запнулся. Не то чтобы он не любил врать. Нет. Правда в его профессии – понятие очень относительное. Просто Ракушкин не торопился в сумасшедший дом. – Что следы этих веществ тянутся к иностранным разведывательным управлениям. Таким образом, Аргентина является всего лишь испытательным полигоном.
В кабинете стало тихо. Только муха остервенело билась в стекло.
– А насколько вескими доказательствами вы обладаете по этому вопросу? Сами понимаете, что сказать можно что угодно. Пока разговор очень беспредметный.
– Пока вещественных улик у меня нет. Свидетельства очевидцев. Однако доказательства будут. Я уверен.
Яковлев побарабанил пальцами по столу.
– Это очень плохо, что нет доказательств. Безусловно, ваше слово тоже кое-чего стоит. Но все-таки хотелось бы получить какие-то конкретные материалы, если дело так серьезно, как вы утверждаете. Психотропное воздействие на человека – это очень серьезно, вы понимаете? Да еще в таких масштабах…
– Да, конечно.
– И у вас очень мало времени, вы понимаете?
– Так точно.
Яковлев поморщился.
– И еще один момент. Что у тебя там… с этим журналистом. Что за странная история?
– Константин Таманский?
– Он самый.
– Он… – На языке у Антона завертелось слово «погиб». Яковлев поднял взгляд от стола и посмотрел Ракушкину прямо в глаза. Пауза тянулась долго. – Он… мне еще нужен. Человек активный. Полезный. Участвовал в деле…
– Я ведь предлагал тебе помощь.
– Таманский имеет личную заинтересованность. У меня на него есть определенные планы.
Яковлев вздохнул.
– В общем, так, Антон, поймите меня правильно. Я многое в жизни видел. Я подозреваю, что это моя последняя командировка. И я вам скажу так: если журналист не вернется домой…
Юрий Алексеевич снова внимательно посмотрел в глаза Антону.
– Можете идти. На всякий
Антон кивнул и вышел.
84
– Совсем плох наш узник. – Антон закрыл дверь, ведущую в комнату, где сидел Кристобаль, и повесил ключ на гвоздь. – На вопросы не отвечает. Трясется и бормочет что-то непонятное. Я такое один раз уже видел, правда, в более яркой форме.
– Когда? – поинтересовался Костя. Он с утра чувствовал себя неважно. Странное, неприятное предчувствие тревожило его. Ощущение чего-то непоправимого, неумолимо приближающегося.
– Совсем в другом месте, – соврал Ракушкин. – И в другое время.
– Скажите, Антон, а вам бывает страшно?
Ракушкин внимательно посмотрел на Костю.
– Конечно, бывает. Всем бывает страшно.
– А чего вы боитесь?
– Того же, что и все остальные.
– Тюрьмы? Смерти?
– Нет. С чего мне бояться тюрьмы? Тюрьма – это лишение свободы, точнее, какой-то ее части. Строгое подчинение режиму и внутренним законам. Все на зоне делится между двумя полюсами: охрана и лагерные авторитеты. Во всех тюрьмах мира… все одно и то же. Не скажу, что это приятно, но бояться тут нечего. То же самое и со смертью. То, чего не избежать.
– Тогда чего же вы боитесь?
– Меня пугает неопределенность. Когда неизвестно, чего ждать, я начинаю нервничать.
– А сейчас?
– Сейчас? – Ракушкин улыбнулся. – Я знаю, что будет, и, следовательно, не нервничаю.
– Хорошо вам.
– А вы о чем думаете, Константин?
– О Маризе. Аргентине. Обо всем…
– Мариза – это та девушка, про которую вы мне говорили?
– Да. Я думаю, что самое трудное в жизни – это проблема выбора. – Таманский вздохнул и потер ладони. – Надо же… руки взмокли. Никогда такого не было.
– Не волнуйтесь, Костя. – Ракушкин выглянул в окно. – Никакой проблемы выбора не существует.
– Почему?
– Потому что всегда найдется человек, который решит за вас. Возможность выбирать самому – настолько большая редкость в нашем мире, что бояться ее нельзя. Ею надо наслаждаться. Помните, я говорил, что знаю, что будет?
– Да… Но…
– Так вот, – Антон засунул за пояс пистолет. – Сейчас будет штурм. – Ракушкин кинулся к двери, ведущей на лестницу. – На нас вышла одна из поисковых команд! – крикнул он следующему за ним Косте. – Они точно еще не знают, что он тут…
– Может, обойдется?
– Вряд ли! Ребята Моралеса за эти дни напряглись дальше некуда.
– Я не понимаю…
В этот миг внизу оглушительно грохнуло. Дом тряхнуло. С потолка тонкими струйками посыпалась побелка.
– Ого! – Антон подскочил к узкому окошку, выходящему на улицу. Внизу за машинами прятались какие-то люди. Штурмовые винтовки, зеленая форма. Армия.
Снизу раздался еще один взрыв.
Ракушкин выбил стекло и несколько раз выстрелил. Какой-то резвый мальчик в зеленой форме упал, раскинув руки. Через несколько секунд по окну ударила автоматная очередь. Антон отскочил за стену.