Не погаснет души огонь!. Рассказы, пьеса, стихотворения
Шрифт:
– Так не бывает! Тебя нет, а голос мне кажется! Значит, я сошёл с ума!
– Если ты не видишь меня, то это не означает, что меня нет. Твой ум в порядке. Я существую…. Успокойся.
– А если ты существуешь, то прошу тебя, исчезни из моей жизни…. Зачем я тебе? Почто ты пришел мучить меня?!
– Бог любит тебя! Он дал тебе понять, что ты ещё не совсем потерянный человек.
– Так ведь я убийца! Как меня Бог любить-то может? Разве он любит таких грешников, как я?
– Бог раздражается не на тех, кто грешит, а на тех, кто не кается. Что ему до праведников! Он грешников любит не меньше, а, может, больше. В тебе осталось что-то от человека. Тебя мучает совесть. На звуки твоей совести я и пришел. Согласись, что в вашей современной жизни немного найдется человеков, имеющих это удивительное чувство. Бог сжалился над тобой. За твоё злодеяние гореть
– Как же! – ухмыльнулся невидимому собеседнику Босой. – Мои подельники ни в чёрта, ни в Бога не верят. Убивали вместе со мною. Однако устроились не чета мне. Один остался на местной зоне. Ещё на пересылке слышал, что он пошел в «красные». Завхозом зоны работает. В кожаном пиджаке разгуливает. Ему мусора сами водки наливают. А второй денег заплатил – и по больницам шкуру трёт. Говорит, что «рак» у него. Собирается комиссоваться. Врёт, собака серая! Денег много – вот и болеет. Знаем мы эти болезни. Получается, раз денег нет, то тебя ждет кара Господня. Будешь от работы подыхать и от голода. Деньги есть – и никакого Бога не надо.
– Не торопись с выводами. Никто не знает промысла Божия. Ты не думай о других. Ты о себе думай. Когда предстанешь перед Господом Богом на страшном суде, на кого будешь ссылаться?
– До страшного суда ещё дожить надо, – зло прохрипел Босой.
– Босой! Угомонись! С кем ты в такую рань трещишь?
Голос зека с нижней шконки подействовал на Босого, как ушат холодной воды, вылитый на него в знойный день. Он дёрнулся всем телом и зажал рот рукой.
– Больше ни звука, – подумал про себя он. – Если рассказать кому, то хана. Засмеют. Приколистов хватает. Не отмажешься. На крайняк признают сумасшедшим. После такого «косяка» недолго и в «угол съехать».
Над шконкой пронёсся легкий смешок, и всё стихло.
«Обиженные» расплескали по коридору воду и принялись за уборку. Когда завыла сирена, Босой был уже на ногах. Надоело ворочаться с боку на бок.
День не заладился с самого подъёма. После утренней проверки у Босого вдруг засосало под ложечкой. Такая тоска напала – хоть вой. Он угрюмо покосился на курящих возле двери зеков и, сгорбившись, пошёл в барак. Зашёл в «биндяк» к плотнику и рухнул на деревянную скамейку. Плотник Колян, пенсионного возраста мужик, покосился на Босого, но ничего говорить и спрашивать не стал. Своих проблем хватает. До завтрака сидели молча. Выкурили по сигарете, по звонку, не сговариваясь, одели лагерные лепни и вышли строиться на завтрак. Чёрная масса отряда сгрудилась возле железной решётки локальной системы. Наконец ключник открыл дверку, и зеки повалили на площадку перед решёткой на построение. Тех, кто не работал в лесу или на пилораме, на завтрак, обед и ужин водили только строем по пять человек в ряду. До столовой было недалеко, порядка ста метров ходу. Расстояние мало волновало кого-либо из начальства. Порядок есть порядок. Если приказал хозяин зоны водить зеков в столовую строем, то будут водить. В соседней зоне водят под барабанный бой. И ничего, привыкли. Контролёры матерными криками выгнали зазевавшихся зеков из барака на улицу. Холодный северный ветер пробежался по макушкам голов и затих, оставив на теле «гусиную кожу». Несмотря на то, что на дворе был июнь, холода не сдавались.
– Разобрались по пятёркам! – закричал контролер. Он, матерясь, обошёл шевелящуюся чёрную массу зеков. Осужденные нехотя разобрались по рядам и от холода начали перебирать ногами. Наконец колонна двинулась в столовую. Босой быстро пересчитал своих шнырей и зло плюнул на бетонную дорожку. Из его команды не было двоих зеков. Это означало, что остальным шнырям, а главное, и ему в их числе придётся тащить жратву для блатных в двойном размере.
– Сволочи. Спят где-нибудь. Закопались
– Заходи по одному, – крикнул сержант контролёр, и полсотни зеков гуськом потянулись в помещение столовой.
– Жратву из столовой не брать! Кого замечу с банками – пять суток ШИЗО. Обнаглели блатные! Даже хавать в столовую не ходят! А кто-то им прислуживает!
Сержант орал во весь голос, а зеки равнодушно проходили мимо. Каждый в зоне знал своё место и степень своей свободы. Контролёру зеки давно дали погоняло Белоснежка. Они всем мусорам давали клички и редко ошибались с выбором. Обычно били в точку. Парень имел светлые волосы и красивое женское лицо. Был он маленького роста, а от этого вредный и злой. Про Белоснежку и семь гномов в клубе крутили мультик. Девочка удивительным образом была похожа на контролёра. Так его и обозвали – Белоснежка. На него мало кто обращал внимание. В зоне давным-давно устоялся определённый порядок. Не сержанту его менять. Для Хозяина зоны главное было – выполнение плана по переработке древесины. Поступающий в зону лес едва успевали пилить. Пилорамы были ещё довоенных времен и ломались удивительно часто. Блатные на этом делали свою политику. Как только на зоне случался с зеками скандал, так тут же ломались пилорамы. Администрация зверела, а блатные только посмеивались. Они были в стороне. Наказывали мужиков. Мужики начинали ещё больше «бузить». План горел синим пламенем. Хозяин вызывал на беседу блаткомитет, и они мирно договаривались. Конечно, не наглея. Не переходя грань дозволенного. Хватало и тех поблажек, что были. Негласная договоренность позволяла одним делать вид, что они подчиняются приказам и выполняют их, другим – не замечать невыполнения. Все довольны. Блатные откусали себе привилегию не ходить в столовую. Шныри, прислуживающие блатным зекам, банками таскали из столовой еду прямо в барак. Прятали банку под тюремную робу. Мусора делали вид, что не видят, а зеки не наглели и в открытую банок не носили.
Босой не зря сплюнул на бетонную дорожку. Теперь, когда в его команде не хватало двоих шнырей, одну банку придется тащить ему (а не очень хотелось), а за второго отсутствующего зека другой шнырь понесёт две.
– Копейка! Возьми вторую банку, – сказал Босой, угрюмо глядя на молодого паренька из своего барака.
– А чё опять я? – огрызнулся тот. – Вчера вечером на ужине две банки тащил. Пусть Глухой несёт. Я худой, у меня всё видать, а Глухой – толстый. Смотри, у него пузо какое! В таком пузе можно замаскировать хоть трёхли-тровку!
– Поговори ещё! Салабон! – Босой внимательно посмотрел на шныря. Тот опустил глаза и сник. Копейка молча подошёл к краю стола и засунул литровую банку себе под лепень.
– Выходи строиться, – крикнул Белоснежка, и зеки, отодвигая скамейки, нехотя пошли на выход.
Из столовой Босой вышел последним. Пристроившись к хвосту колонны, он тихо побрёл, устало передвигая ноги. Слабость сдавила ему грудную клетку, и он начал задыхаться.
– Вот чёрт, – вполголоса ругнулся Босой. – Только этого ещё не хватает. Болеть в зоне нельзя. Медикаментов нет. Врачей тоже. В медпункте только старый алкоголик майор «Полулитра» да просроченные микстуры.
Он тяжко вдохнул в себя как можно больше воздуха, и перед глазами у него запрыгали светлячки. Кое-как Босой дошёл с общим строем зеков до барака. В «локалке» зеки расслабились и закурили. Часть заключенных принялась ходить вдоль барака, прогуливаясь по парам, а остальные вошли в здание. Босой решил погулять на свежем воздухе. В груди неприятно ныло. Хотелось свежего воздуха и одиночества. После небольшой прогулки Босой запланировал было пойти и полежать в плотницком биндяке, но отдохнуть не пришлось. К нему подбежал встревоженный шнырь Копейка и на ухо прошептал страшные слова:
– Босой, тебя по всему бараку ищут. Хан вызывает.
Вызов к Хану ничего хорошего не сулил. Обычно Хан подходил к Босому в удобное для него время и все вопросы решал лично. Смотрящий вызывает к себе в каптёрку только тогда, когда что-то случается в бараке, и этот случай надо разобрать на блаткомитете.
– Вот чёрт, – громко выругался Босой. От этого брошенного в пустоту слова у него ещё сильнее сдавило в груди. Он почему-то вспомнил утренний старческий голос и от этого Босому стало ещё хуже. Еле передвигая ноги, предчувствуя что-то нехорошее, он медленно поднялся в барак и зашёл в открытую дверь каптёрки.