Не погибнет со мной

Пушкин Олег

– Да, п-пожалуй…

И увидел, что как раз в этом Кибальчич не уверен. Не без превосходства отметил, что в иные моменты я тверже характером, нежели он.

***

Казалось, ЭнТэ бесследно исчез.

Но однажды, когда Кибальчич был на занятиях, постучался в квартиру молодой человек в синих очках, хоть день был вовсе не солнечный, в фуражке с козырьком и пледом на плечах – столь обычном наряде тогдашней студенческой публики. Хозяйка студентам доверяла, никаких неприятностей от них не имела – ни воровства, ни разврата, доверилась и теперь, впустила гостя в комнату Кибальчича. Однако через

минуту обеспокоилась: уж слишком торопливо нырнул в комнату, заглянула. Гость сидел у стола, листал книжку и одновременно огромным ножом нарезал колбасу и хлеб, запивал водой из графина. Такая обыденная картина Анну Васильевну успокоила, она вернулась на кухню, но, поразмышляв, насторожилась пуще прежнего: пришел гость с пустыми руками, выходит, поедал колбасу и хлеб, которые она купила для Кибальчича. Однако и не в колбасе или хлебе дело, и не в ноже, а в том, что ел гость с замечательным аппетитом. У ее золовки, что жила на Подьяческой, полиция арестовала двух квартировавших студентов – тоже ничем не выделялись, кроме как аппетитом. Как тут не обеспокоишься? На этот раз увидела, что гость лежит на постели Кибальчича, курит трубку. Это ей понравилось. Трубку курил муж Сафон, отец и все мужчины в ее роду в прекрасной Эстляндии. Те студенты, что жили у золовки, курили табак, набивая в гильзы… и все же… Когда она снова заглянула в комнатку, гостя там уже не было. Вот теперь она испугалась по-настоящему. Когда исчез?..

На столе, усыпанном крошками хлеба, лежала записка:

«Кибальчич, я в Петербурге. Ждите».

Долго ждать его не пришлось. Он пришел в ближайшее воскресенье, когда Кибальчич и Трофименко заканчивали пить чай.

– Не ждали? – остановился в двери.

И Кибальчич обрадовался ему. Чувствовал все же вину, а появление ЭнТэ было прощением.

– Н-напротив, – ответил весело, – ждали!

День был дождливый, и плед на плечах ЭнТэ намок, он бросил его на спинку кровати, уселся и вопросительно поглядел на Мишеля.

– П-позвольте, я вас познакомлю, – сказал Кибальчич.

– Не надо. Терпеть не могу шапочные знакомства.

Мишель растерянно глядел на обоих, не понимая причины пренебрежения и готовясь обидеться. Наконец, догадался, что должен исчезнуть и забегал по комнате в поисках тетрадей, карандашей, билета в библиотеку. Собрался, шагнул к выходу и снова остановился: как уйти, не откланявшись?

– До встречи, – сказал Кибальчич, а ЭнТэ не повернул головы.

Пить чай ЭнТэ отказался. Поднялся, походил по комнате, выглядывая то в окно, то в общий коридор.

– Кто там живет? – кивнул на соседние комнаты.

– Первокурсники.

– К вам часто заходят?

– Нет… Только по необходимости.

Удовлетворенно кивнул.

– Хорошо, если – по необходимости, – заметил загадочно. – Излишнее любопытство – большое свинство.

Кибальчич ожидал разговора перво-наперво о минувшем лете, готовился к обвинениям, однако ЭнТэ, казалось, вовсе забыл о том.

– Чем вы теперь занимаетесь, Кибальчич?

– Науками, – ответил. – Чем же еще?

– Из вас получится славный профессор,

– Н-нет, – возразил Кибальчич. – Я намерен заниматься обычной лечебной п-практикой.

ЭнТэ рассмеялся, и верхняя губа расслоилась.

– Порошки-клистиры?

– Что ж вы предлагаете?

– Ничего, – отрезал. – У меня вопрос к вам: можно ли оставить здесь кое-какой багаж?

– Что именно?

– Какая вам разница?

Кибальчич пожал плечами. Нечего было противопоставить бесцеремонности этого человека. Ну и в конце концов, он прав: разницы никакой.

– Оставляйте.

Затем расспросил о Мишеле: кто он, откуда, чем занимается. «0н славный человек», – сказал Кибальчич. «Не точно, – возразил ЭнТэ: – человечек. Почти, как вы. Но у вас еще есть шанс, а у него нет».

Кибальчич рассмеялся. Здесь, в Петербурге, безапелляционность ЭнТэ начинала забавлять. Ведь так просто выставить его вон.

– Как вы добрались до Петербурга? – примирительно спросил он.

– Я здесь, Кибальчич, и этим все сказано. Не люблю вспоминать пустое.

О злополучном письме, что переслал отец, Кибальчич решил не говорить. В конце концов, что – письмо? Отзвук минутного состояния.

– Когда вы принесете багаж?

– Скоро.

И они простились.

Багаж – два увесистых тюка, плотно упакованные в парусину и клеенку, ЭнТэ привез на извозчике спустя несколько дней. Выглядел он до крайности озабоченным, взволнованным. «Где ваш сожитель?» – спросил нетерпеливо, нервно. «Он перешел на другую квартиру». – «Так вы один? Прекрасно. Я зайду через несколько дней».

Конечно, было любопытно, что там, в этих тюках, и откуда они прикатили в Россию. Судя по упаковке – издалека…

Его поместили на втором этаже внутренней тюрьмы департамента полиции. Камера оказалась большая, светлая – на два окна, теплая. Стояла кровать с панцирной сеткой, плотным и чистым волосяным матрацем, лежали две перьевые подушки, две свежие простыни, новое байковое одеяло. Имелся и стол с ящиком-шуфлядкой, стул. Он улыбнулся, подумав, что за такую комнату не жалко и десяти рублей в месяц, вот только если бы не решетка снаружи окон и проволочная сетка изнутри.

Едва успел жандармский штабс-капитан составить опись наличным вещам Кибальчича и предложить переодеться в тюремное белье, тщательно выстиранное и просушенное, особенно хорош был халат – тоже новый, тонкого офицерского сукна, как принесли обед, и оказался он выше всех похвал: щи с мясом, жаркое из баранины, а на третье стакан молока. Да и по качеству – будто привезли его не из ближайшего трактира, а доставили, например, из кухмистерской Ее Высочества Великой Княгини Елены Павловны. Такой обед рядовой студент Медико-хирургической академии мог позволить себе отнюдь не каждый день. Правда, заключенным не полагалось ножей и вилок, но с таким мизерным неудобством можно мириться.

Пообедав, он разостлал постель и лег поверх байкового одеяла, улыбаясь тому, что приключилось с ним.

Скоро его пригласили на первый допрос.

Особенного волнения или беспокойства Кибальчич не чувствовал. Пока ясно было одно: попался ЭнТэ.

При обыске в квартире тюки тотчас распечатали и обнаружили много любопытного: 719 экземпляров газеты «Вперед», издававшейся, как известно, в Лондоне, 89 – брошюры «В памятъ столетия пугачевщины», 12 экземпляров «Программы работников» Лассаля, семь «Писем без адреса» Чернышевского, а кроме того, девять свидетельств купеческих и мещанских управ на разные имена.

Увидев такое содержимое, Кибальчич подумал, что фронда ЭнТэ, возможно, имела кое-какое обеспечение.

Нашлось и у него самого нечто, вызвавшее дополнительный интерес майора Ширинкина: несколько экземпляров «Сказки о копейке», той же «Сказки о четырех братьях и их приключениях», «История одного французского крестьянина», статья «По поводу самарского голода», Memoire de la federation Jurassiene, L’internationale, а главное, рукописный «Манифест Коммунистической партии».

Впрочем, у кого из студентов не отыщется чего-либо, что не нравилось бы III отделению?