Не погибнет со мной
Шрифт:
– Да, – кивнул Кибальчич.
– Ну и что же? – спросил ЭнТэ снова насмешливо и иронически. – Так они и пролежали месяц в вашем фамильном сундуке?
Крупно зашагал по комнате, обдумывая возникшее положение.
Кибальчич, собственно, и не намеревался давать их крестьянам. Приехав в Жорницу, он скоро понял, что крестьяне здесь такие же, как в Коропе, и брошюрка эта им не нужна. Да и вообще, вся литература, ходившая среди студентов, такая, как эта «Сказка», или «Хитрая механика», или «Как должно жить по законам природы и правды» интересна и важна для самих пропагандистов, а для крестьян –
– Ладно, – сказал ЭнТэ. – Завтра же беремся за дело. Вы знаете кого-либо из грамотных крестьян?
– Мало… Разве солдат бессрочно-отпускной Василий Притула. И денщик брата Григорий.
– Вполне достаточно. Завтра же пойдем к ним. Вы сами прочитали «Сказку»?
– Прочитал.
– Понятно. Она не произвела на вас впечатления. Это потому, Кибальчич, что вы обуты и сыты. А крестьянин… Увидите, как аукнется.
Между прочим, ЭнТэ явился в Жорницу с котомкой – мешком, по-крестьянски завязанным помочами-веревкой за углы и горловину. В мешке оказалась одежда: крестьянский зипун, драные штаны, красная рубаха, выношенные сапоги. Все это ЭнТэ и продемонстрировал Кибальчичу.
– Купил за бесценок на Сенном рынке.
Кибальчич не удивился: половина студентов академии, собираясь на вакации, запасалась зипунами и рубахами.
– И вообще, Кибальчич, предлагаю оставить ваше поместье и
пойти к людям. Например, пройти бурлаками весь путь – от Рыбинска до Астрахани.
Иванов, у которого Кибальчич познакомился с ЭнТэ, ходил прошлым летом в «народ». Тоже запасся вонючим зипуном, лаптями, но первый же мужик, увидев его, крикнул: «Мусью, дай на водку!..» Впрочем, к концу лета так опростился, что в Екатеринославле, на станции, жандарм надавал ему тумаков без повода и причины, за немытую рожу.
– Не верю я, ЭнТэ, в т-такие хождения.–И этим ответом, по-видимому, расписался в полном своем ничтожестве.
– Отсталый вы человек, – с чувством произнес ЭнТэ.
После ужина улеглись с книжками. ЭнТэ шумно и досадливо вздыхал, ворочался и, наконец, швырнул «Рабочий вопрос» Ланге под стол.
– Чепуха, – сказал. – Гасите лампу, Кибальчич, будем спать.
Залез под одеяло с головой.
– Надо вообще прекращать читать книжки, – прогудел из-под одеяла. – Вредная привычка.
– А что же надо? – улыбнулся Кибальчич.
– Действовать.
Наутро, узнав, что Василий Притула, однодворец Герасим Дониковский, братья Стефанюки мечут стога в лесу за Собью, они и отправились к ним, захватив экземпляр «Сказки». Шли молча, и Кибальчич думал о том, что напрасно торопятся, стогование трудное дело, и надо бы выбрать более подходящий момент и случай, а ЭнТэ – что Кибальчич порядочная растяпа, если не удосужился до сих пор передать книжку крестьянам.
Пришли, однако, в удачный момент, к полднику. Мужики только что уселись, привалившись к стогу, достали из котомок припасы. И разговор сразу пошел удачный, веселый: не угостить ли барина хлебом с салом, не хлебнуть ли из одного кувшина кваску, и правда ли, что у человека кишок двенадцать аршин, очень это сомнительно, поскольку, например, у Герасима Дониковского, однодворца, кишки и в голове. Сам Герасим, глуповатый, старый, стоял в это время на стогу, лишенный возможности слезть до конца работы и сердито прислушивался, наставляя к уху ладонь – знал, что если внизу хохочут, то над ним.
С любопытством поглядывали на ЭнТэ, что нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая главного разговора. Ну, а Кибальчич, давно усвоив крестьянскую манеру общения, не торопился и лишь выставлял книжечку в рассчете, что сама привлечет внимание, как необычный предмет. И, наконец, Притула поинтересовался: «Что за книжка у вас, барин?» Тут Кибальчич и предложил взять, почитать. А понравится – оставить у себя или передать другому.
Когда возвращались, помрачневший ЭнТэ сказал:
– Вы должны были сделать это месяц назад. Совсем иной получился бы разговор.
– Какой?
– Деловой, – сердито ответил ЭнТэ.
Развеселился он только, когда, возвращаясь лесом, вдруг увидели двух старух, улепетывающих от них в чащу. ЭнТэ засвистал, заулюлюкал, а потом сказал:
– Не думаю, что они приняли нас за разбойников. Признайтесь,
Кибальчич, лес – ваш? Не пускаете крестьян по ягоды?
Кибальчич смущенно молчал. Действительно, Мария запретила крестьянам собирать ягоды и вообще ходить в лес, опасаясь пожара, поскольку был случай: уселись мужики покурить табаку на лесной поляне, раздули костерок – быть бы большому пожару, если б не гроза с ливнем.
–– Ничего, Кибальчич, не переживайте. Скоро народ снимет камень с вашей благородной души. Грядет черный передел!
В таком вот виде – барчука, дармоеда и захребетника – выглядел он в глазах ЭнТэ.
На другой день собрались к Григорию Иващенко, на конюшню. В этот раз решили сперва заинтересовать книжкой, почитать, а уж потом оставить.
Получилось удачно, кроме Иващенко в конюшне оказались Володька и Еремей Стефанюки – все из той же многолюдной семьи. Иващенко был озадачен, показывал лошадей, стойла, упряжь, что аккуратно висела на стенах, и беспокойно поглядывал раз за разом: чего приволоклись панычи? Стефанюки, сидя на хомутах, тоже взирали с любопытством – не столь на панычей, сколь на Иващенко, что ходуном ходил от старательности и рвения.
Тут-то и предложил ЭнТэ почитать им сказку. Хотите? Еще как хотим, – был ответ.
– Сказку читай да на ус мотай, – значительно произнес ЭнТэ эпиграф.
Кибальчич тоже снял со стены хомут, сел в стороне, чтоб видеть всех сразу. Необыкновенно бодрое выражение сияло в лицах, понятливое, толковое. Читал ЭнТэ хорошо, внятно, с тайной злостью, печалью, иронией. Мужики вздыхали, качали головами. И вдруг ЭнТэ прервал чтение.
– Понятно? – испытующе поглядел в лица.
– Понятно! – дружно закивали, отозвались хором,
– Похоже на вашу жизнь?
– Ясно, похоже. Все, как у нас.
– Ну, а дальше читайте сами, – сказал ЭнТэ. – Книжку мы вам оставим. Что непонятно, объясним.
– Почитаем, – отозвались Стефанюки. – Гришка у нас грамотный.
С тем же недоумением и проводили, с каким встретили.
– Вот так надо говорить с народом, – назидательно произнес ЭнТэ.
Кибальчич не ответил. Одно знал: ни слова из сказки не слышали мужики. Только об одном думали во время чтения: чего пришли?