Не поле перейти
Шрифт:
В тамбуре одного из вагонов парень и девушка. Он целует ее, она, отстраняясь, говорит:
– Не надо, Юра. Ну, прошу тебя, кто-нибудь зайдет.
– Да спят уже все!
– и он снова тянется к ней.
– Ну, завтра, Юра, понимаешь?
– Что-то вспомнив, роется в сумочке и, широко улыбаясь, показывает ключ.
– Завтра, Юрочка!
– и она сама обнимает его.
– Здесь нельзя находиться, граждане!
– строго говорит появившаяся проводница. Оба поспешно идут в вагон.
– Доигрался, - чуть не плача шепчет девушка.
...Купе спортсменов.
– С такой самоуверенностью
– Конечно, ты сильнее американца, но завтра они выпускают Горбу, это не шутка.
– Но я же все время тренируюсь, - оправдывается атлет...
– А вот едем впритык. Это ни к черту не годится. Еще и поезд опоздает.
– Типун тебе на язык. Опоздает, значит американцам засчитают победу без борьбы.
...Вагон-ресторан. Почти со всех столов сняты скатерти. Заперт буфет. За угловым столиком, развалившись, сидит пассажир. Вокруг него почти весь штат ресторана.
– Ну, совесть же поимейте, - уговаривает его официантка.
– Ведь нам осталось три часа отдыхать.
– Ра-аботать надо, а не отдыхать, - заплетающимся голосом говорит пассажир.
На переходной площадке вагон-ресторана - двое.
Кухонный рабочий кричит им сквозь застекленную дверь:
– Закрыто, закрыто, утречком приходите, свежее пиво будет...
Олечкина мама говорит соседке по купе, девушке в очках:
– Вы правы, но не хватает у меня духу укладывать ее. Видите, показывает она фотографию: на плоской, без матраца, койке лежит на спине Олечка. Ноги в гипсе. В подбородок упирается какая-то конструкция, не дающая ей наклонить голову.
– Все говорили, что ходить никогда уже не будет. Чудо спасло. И, представляете, сделал это совсем молодой врач. Она улыбается и добавляет: - Завтра на вокзале отец впервые увидит ее на собственных ногах.
Андрей шел к хвостовому вагону. Перед тамбуром вагон-ресторана до него донесся недовольный голос проводника:
– Немедленно закройте дверь! Вот еще новости!
– Понимаете, мне очень надо посмотреть, прошу вас... Только станцию Матово.
Андрей замер в проходе между вагонами, уцепившись за перильца.
– Валя!
Она вскинула голову, вскрикнула, бросилась к нему и вдруг остановилась, точно перед пропастью.
Взволнованно сказала:
– Какая странная встреча.
И вот они стоят в коридоре затихшего вагона.
Валя плачет. "Плен... годы скитаний по чужим странам". Больше ничего она не говорит. Андрей не расспрашивает. Вместе с документами военного времени у него хранится выписка из приказа командира партизанского отряда, "подлежащая замене в загсе при первой возможности". Так она и не представилась, эта возможность.
Должно быть, Валя думала о том же. Она сказала:
– Все годы перед глазами стоял наш разъезд. Я любила его, как человека. Как свою юность.
– Хочешь посмотреть на Матово из тамбура?
– Пойдем, Андрей.
Поезд шел, все увеличивая скорость.
...Мелко и медленно перебирая руками, Дубравин передвигался вперед, ища ногами хоть какую-нибудь опору, потому что руки уже отрывались. И он нащупал ее. Это было ребро зольника. Сразу стало легко.
Уже не раздумывая больше, Виктор открыл рамку жезлоуловителя и, держась за нее, подвинулся до
С пожарного отростка надо было сразу карабкаться на площадку, а не спускаться вниз. Назад теперь не пробраться.
Он держался за край площадки, упираясь ногами в лафет, сильно изогнув спину. На стыках рельсов лафет подбрасывало, и эта ненадежная опора прыгала под ногами. Мокрые волосы высохли и уже не липли к глазам. Совсем рядом с грохотом бились многотонные дышла, бешено вертелись огромные колеса. Один оборот - шесть метров. Двести пятьдесят оборотов делали колеса в минуту. Они сливались в сплошные диски, перекрещенные бьющимися дышлами. Дальше идти некуда. Он смотрел на вертящиеся колеса и дышла и не мог оторвать от них взгляда. Они притягивали. Он не хотел, ему невыносимо было смотреть в этот страшный водоворот металла, но смотрел, и тело, уже не подчиняясь разуму, клонилось туда. Масляные брызги ударили в лицо. Это сбросило с него оцепенение. Ноги оторвались от лафета, в каком-то неестественном прыжке дернулось, подпрыгнуло и замерло тело.
Теперь согнутая в колене нога лежала на площадке, словно вцепившись в нее, а руки обняли эту заветную полосу железа с обеих сторон: сверху и снизу. Голова, вторая нога и весь корпус повисли в воздухе. Колеса оказались совсем близко, и волосы едва не касались их.
Теперь весь смысл его жизни заключался в том, чтобы втянуть на паровозную площадку свое тело.
И когда он сделал это и лицо приятно охлаждалось, мысли его отвлеклись, но он все же подумал, что забыл сделать что-то важное, без чего ему нельзя жить.
Он никак не мог уловить, что же еще надо сделать.
Надо решить какой-то главный вопрос. Вот вертится все время в голове, но никак за него не ухватишься.
Значит, Чеботарев так и не подтянул подшипник, хотя говорил ему об этом дважды. Как же, сам машинист, не терпит указаний. А теперь, когда переместились на площадку колеса, слышно, как стучит. Может выплавиться.
И опять он подумал, что отвлекся, хотя очень важно сохранить подшипник. Но это можно сделать потом.
Сейчас надо заняться неотложным делом. Надо срочно купить дочери программу для поступающих в техникум. Обещал девочке - значит, надо сделать. Уже второй раз забывает. Но это же не главное. Главное было в том, чтобы тронуть с места смерзшийся состав после остановки. Так он и поступил...
Дубравин рассмеялся каким-то путающимся мыслям. И от этого смеха вдруг все вспомнил. Рывком поднялся и тут же опустился на колени. Ему было страшно. Он боялся упасть с площадки. Быстро полез, хватаясь за горячие трубы, рычаги, тяги.
Левая рука почернела. К оголенным мышцам легко приставали угольная пыль и кусочки промасленной ветоши. Лишь в тех местах, где только сейчас сползла кожа, задеваемая выступами на площадке, оставались красные со слизью пятна. Но и они быстро чернели.
Лицо было тоже черное.