Не повтори моей судьбы
Шрифт:
–Лучше короткую прическу сделай.
Таисия обреченно качнула головой. Что ей до волос, когда жизнь в очередной раз устроила ей жесткий экзамен на право жить. Любимый умер, нелюбимый тоже умер, сын в тюрьме, дочь в больнице. Сама она осталась безо всего, даже сумка с документами и последними деньгами, которую она в панике бросила в тамбуре перед тем, как открыть в квартиру дверь, может, потерялась, а может, украдена. Ей больше не подняться. И если бы Бог был милосердным, думала она, то забрал бы её сейчас. Ну что стоит её больному несчастному сердцу остановиться? Неужели есть еще страдания, неизвестные ей, неужели
Врачи опасались за рассудок Таисии Пановой, с сочувствием смотрели на двух стариков, которые робко жались друг к другу на узеньком диванчике в больничном коридоре. Весь персонал знал, что старики Пановы полдня находятся у постели внучки, полдня—у постели дочери. И если бы они не опасались заморозить дом, то и ночевали бы в больнице. Измученные несчастьями, свалившимися на их семью, Пановы крепились изо всех сил, и никто ни разу не слышал от них ни слова жалобы.
А кому и на что было жаловаться?
ххх
Таисию выписали через три недели, а еще через неделю дома появилась Шурочка. Теперь они жили у родителей, в их маленьком тесном домике, но были счастливы, что живы и здоровы.
Три квартиры деревянного дома, где раньше жила Таисия, пожарным удалось отстоять, а на месте её квартиры чернели головешки да сиротливо смотрела в небо железная труба печи. Женщина постояла над пепелищем, поплакала над своей жизнью и пошла к соседям просить прощение. Как никак, но это она виновата в том, что произошло. Не пустила бы Кукина, не был бы и пожара. Ведь не в первый раз Славка завалился в постель с папиросой. И раньше такое было, да она приглядывала за ним. А тут уехала, вот Кукин и остался без присмотра.
Соседи не стали упрекать Таисию—ей и так было горько, но вздохнули облегченно, что господь избавил их от опасного соседства. Кто знает, что мог сотворить Славка в пьяном бреду.
Жизнь продолжалась, текла неспешно. Таисия работала, пить бросила, и вскоре её снова перевели в поварихи. Материальные трудности, возникшие после пожара (в чем выскочили, в том и остались), не очень беспокоили её, зато тревожило здоровье родителей. За последние годы Пановы исчерпали весь свой жизненный ресурс и теперь с трудом двигались, были плохими помощниками Таисии, когда та весной обрабатывала огород или осенью убирала картошку с участка.
Роман Петрович большую часть времени проводил на печке, жаловался на холод в ногах и на мушек перед глазами. Татьяна Васильевна дни и вечера проводила у окошка, вязала теплые носки, рукавички и жилетки. Шурочка быстро переняла у бабушки умение вязать на спицах и крючком и уже в пятом классе форсила в ажурной кофте, связанной ею самой от первой до последней петли.
Девочка училась на отлично, была молчалива, послушна и очень любила кошек. Старая Ружа спала в ногах девочки, а утром провожала её до перекрестка, откуда была видна школа. После обеда девочка спешила домой, а на перекрестке её дожидалась Ружа, которая важно шествовала рядом, грозно поглядывая на случайно пробегавших собак.
От Юрика из тюрьмы не было никаких известий, да и Таисия не горела желанием узнать, как он и что он. Знала только, что сын осужден на восемь лет. Итак, он повторял путь своего отца, а мать боялась, что какая-нибудь глупенькая девочка повторит её, Таисину, судьбу, прельстившись на обманные слова Кукина-младшего.
–Не дай, Бог,—молилась она.
Шурочка росла красавицей, умницей. Учителя отмечали её творческие способности и рекомендовали матери отвести девочку в только что открывшийся центр эстетического воспитания, до которого добираться, правда, нужно было более часа, да с пересадкой. Шурочка загорелась идеей заняться творчеством по-настоящему, под руководством специалистов и, не жалея времени и сил, через день отправлялась на противоположный конец города.
Именно занятия в центре определили дальнейшую судьбу девочки: по окончании школы Шурочка поехала поступать в столичный институт культуры. На поезд её провожала одна Таисия. За полтора года до этого умер Роман Петрович, а Татьяна Васильевна пережила мужа только на четыре месяца. Последние дни она не вставала, часто разговаривала сама с собою и привидевшимся ей мужем. Перед смертью она долго смотрела на Таисию, просила у той прощения. Таисия целовала морщинистые руки матери, гладила мокрые от слез щеки и сама просила прощения за то, что так несуразно распорядилась своей жизнью. Последними словами Татьяны Васильевны был наказ переписать их домик на Шурочку.
Девочка не отходила ни на шаг от постели бабушки, поила её из чашки, тихонько пела или что-то рассказывала.
–Ангел, ангел,—шептала Татьяна Васильевна и слабо сжимала Шурочкины пальчики.
За три дня до смерти бабушки Шурочка закончила картину, сюжет который придумала сама: в саду, под цветущими яблонями, за круглым столом сидят бабушка и дедушка. Перед ними самовар, чашки, в глубокой миске сотовый мед. Дед Роман сидит и смотрит серьезно, а бабушка Таня, улыбаясь, разливает по чашкам чай.
Разглядев, что на картине, Татьяна Васильевна попросила повесить её так, чтобы она была перед глазами. Шурочка немедленно выполнила просьбу: к вечеру смастерила рамочку и прикрепила картину на маленькие гвоздики. Последние часы своей жизни бабушка провела в чудесном саду под яблонями, с верным спутником, Романом Петровичем. Она так и умерла, не отрывая взгляда от картины.
Теперь вся радость, весь смысл жизни Таисии заключался единственно в Шурочке. Ей все чаще и чаще приходила на память женщина, которая предсказала её судьбу, пообещав покой лишь на том свете, да и то при условии, что она сохранит «нечаянный цветок». У Таисии не было сомнений в том, что это было сказано о Шурочке, нечаянном цветке их с Давидом нечаянной любви. Тяжелую и многострадальную жизнь прожила Таисия, и не было в ней такого несчастья, которое бы она не испытала. Она давно ничего не просит у судьбы для себя, только для дочери. На пороге своего пятидесятилетия её мысли только о том, чтобы жизнь Шурочки сложилась не в пример лучше.
–Обещай мне,—пытливо всматривалась она в лицо дочери, стоящей на перроне,—жить в радости. Помни, нужно любить и уважать себя, свои желания. Не гневи Бога и не обращайся к нему с неразумными просьбами. Радуйся каждому дню и каждой мелочи, что тебе посылается. Защити свое сердце от уныния, злобы и зависти. Будет у тебя в день кусок хлеба—радуйся, не будет—попей водички и радуйся. А не будет даже водички, выйди на улицу и порадуйся солнышку, дождику или снегу. Радость только радостью притягивается. Холодное или злое сердце радоваться не заставишь.