Шрифт:
1
Не берусь утверждать, что тот дурацкий разговор, который случайно возник у нас с Вульфом одним апрельским вечером, сыграл знаменательную роль в истории, которую я собираюсь вам рассказать. Просто он послужит нам вроде предисловия и поможет потом кое-что прояснить.
В тот вторник на ужин в столовой старого кирпичного особняка на Тридцать пятой Западной улице был подан один из кулинарных шедевров Фрица; это были голуби с сосисками и кислой капустой. После трапезы я вышел вслед за Вульфом в прихожую и направился в кабинет. Подождав, пока он прихватит по пути со столика, примостившегося под огромных размеров глобусом, пару журналов и направится к своему излюбленному креслу за письменным столом, я поинтересовался, нет ли для меня каких поручений. Вообще-то я уже заранее уведомил его, что в четверг после обеда намерен взять отгул
Он ответил, что никаких поручений нет, разместил в кресле — единственном в мире, которое удостоилось его высочайшего одобрения, — свою необъятную тушу и раскрыл журнал. Каждую неделю он минут двадцать уделял просмотру всякой рекламы. Я направился к своему столу и было уже потянулся к телефону, но передумал и решил не суетиться: береженого бог бережет. Увидев боковым зрением, что он мрачно уставился в раскрытый журнал, я встал со стула и стал прохаживаться по кабинету, стараясь подойти поближе к нему и разглядеть, что там привлекло его внимание. Как ни странно, это была черно-белая, на целый разворот, реклама, которую я и многие миллионы моих соотечественников уже давно знали наизусть. Да и в любом случае она вряд ли стоила столь пристального изучения, ибо состояла, если не считать многочисленных повторов, всего из шести слов. В центре верхнего края страницы был изображен изысканный флакончик с причудливой надписью «pour amour»: сверху «pour», под ним «amour». Ниже, прямо под первым, было изображено еще два точно таких же флакончика, еще ниже три, под ними четыре и так далее, вплоть до нижнего края страницы. Аккуратно расположившиеся в ряд вдоль края страницы семь флакончиков составляли основание пирамиды из двадцати восьми штук. Свободное пространство слева от этого странного сооружения занимали слова:
«POUR AMOUR»
ЗНАЧИТ ДЛЯ ЛЮБВИ
А в левом углу красовалось:
«POUR AMOUR»
СЛУЖИТ ДЛЯ ЛЮБВИ
— Что касается этой рекламы, то здесь напрашивается по меньшей мере два замечания, — произнес я.
Вульф промычал в ответ что-то нечленораздельное и перевернул страницу.
— Во-первых, — невозмутимо продолжил я, — само это название. Готов держать пари, что при одном его виде как минимум шестьдесят четыре и семь десятых процента всех женщин сразу же заподозрят, что здесь речь идет о каких-то там амурных делишках. Причем, процент мог бы быть и еще выше, просто не все сразу разберутся… Нет-нет, у меня и в мыслях нет огульно охаивать все женское население Америки, ведь среди них числится несколько моих самых близких друзей. И, уверяю вас, очень немногие из них горят желанием завести любовную интрижку… Так что вообще-то с их стороны было довольно рискованно просто взять и назвать так свои духи. Хотя с другой стороны… Предположим, женщина видит эту рекламу и думает про себя: «Ха-ха!.. Посмотрите на этих наглецов! Они воображают, что их дурацкие вонючие духи заставят меня опуститься до какой-то любовной интрижки. Ну что ж, посмотрим, чья возьмет. В конце концов, чем я рискую, всего десять долларов за пол-унции». Теперь перейдем ко второму соображению…
— Может, ограничимся первым? — пробрюзжал Вульф.
— Слушаюсь, сэр. Так вот, во-вторых, слишком уж здесь много этих самых флакончиков. Это уж против всяких правил. Ведь в рекламе духов главное — показать всего один флакончик и намекнуть, мол, товар редкий, поторопитесь, а то не достанется. А тут все наоборот. Они как бы говорят: «А ну подходите все, здесь полно этого товара, хватит на всех. У нас свободная страна, и каждая женщина имеет право на амурные дела. А если вам неохота воспользоваться этим правом — докажите свою моральную стойкость». Это ведь совершенно новый, стопроцентно американский подход к рекламе, и, похоже, он дает неплохие результаты с конкурсом в придачу.
Вообще-то к этому моменту я уже рассчитывал достигнуть желаемых результатов, но он продолжал невозмутимо листать журнал. Я перевел дух.
— Вы ведь время от времени заглядываете в рекламу, так что вам должно быть известно, что гвоздь программы здесь именно этот самый конкурс. Призы — миллион долларов наличными. Вот уже почти пять месяцев, как они еженедельно публикуют стихотворное описание какой-нибудь женщины. Вы столько лет муштровали мою память, что могу процитировать дословно: «описание женщины, запечатленной в исторических документах, со
— Ну, тут дело ясное — Клеопатра. Номер два тоже не трудней:
Мудрено жену владыки Арагона Красотой чужих земель смутить, Но отдам в залог сокровища Короны, Чтоб корабль Колумбу снарядить.— Правда, не припомню, встречал ли я где-нибудь упоминание о том, пользовалась ли королева Изабелла парфюмерией, но, похоже, у нее просто не было другого выхода — ведь в пятнадцатом веке ванн вроде бы еще не принимали… Могу привести вам также описание Женщины номер три, четыре и пять. Потом они постепенно стали усложняться, и где-то к десятой я даже перестал затруднять себя чтением их примет. Так что одному Богу известно, во что все это вылилось к двадцатому номеру… Но чтобы у вас было полное представление, прочту еще одно стихотворение, седьмое или восьмое, не припомню точно:
Сын мой — герцог. Но имя свое Умолчу. Одна из причин — Каждый скажет: любил меня Мистера Брауна сын.— Это, по-моему, уже вообще какая-то ахинея… Если учесть, сколько сыновей за исторический период произвели на свет бесчисленные мистеры Брауны и сколько из их сыновей…
— Пф-ф-ф… — Вульф перевернул страницу. — Это Нэлл Гуин, английская актриса.
Я обалдело уставился на Вульфа.
— Хм… Скажите, пожалуйста, а ведь я и вправду что-то такое припоминаю. Кажется, одного из её дружков действительно звали не то Браун, не то Браунсон… Только он-то здесь при чем? Ее ведь должен был прославить какой-то король?
— Карл Второй, — Вульф явно гордился собой. — Сыну от нее он пожаловал титул герцога. А отец его, Карл Первый, путешествуя в молодости инкогнито по Испании, называл себя мистером Брауном. Ну и, само собой, Нэлл Гуин была любовницей Карла Второго.
— Я вообще-то предпочитаю слово «возлюбленная»… Ладно, сдаюсь, ваша взяла. Вы же у нас эрудит, сколько тысяч книг проглотили… А вот отгадайте-ка тогда еще одну загадку, кажется, девятую:
Закон, что он издал до нашей встречи, Женой его мне зваться запретил. Запрету своему смиренно повинуясь, До дней последних он меня любил.— Ну что? — я щелкнул пальцами. — Кто эта дама?
— Арчи, — он повернул голову в мою сторону. — Ты, кажется, собрался куда-то идти?
— Ну что вы, сэр, вовсе нет. Сегодня, во всяком случае, никуда. Правда, Лили Роуэн заказала столик во «Фламинго» и предлагала заскочить потанцевать, но я ответил, что могу вам понадобиться, а уж ей ли не знать, как я незаменим…
— Пф-ф-ф… — он начал было свирепеть, но потом, как видно, передумал, решив, что дело того не стоит. — Ты собирался уйти и своей назойливостью пытался заставить меня предложить тебе это, свалив таким образом ответственность за свое отсутствие на меня. Ну так ты своего добился. Я настаиваю, чтобы ты наконец удалился и оставил меня в покое.
Вообще-то, у меня в запасе было что ему ответить, но он вздохнул и снова углубился в журнал, и я решил приберечь свои каламбуры для другого раза. Когда я уже направлялся в прихожую, мне в спину пробубнил его голос: «Ты перед ужином побрился и сменил костюм».
Вот какие неудобства приходится испытывать, когда живешь и работаешь с великим детективом.
2
Накануне я здорово припозднился, и поскольку никаких срочных дел с утра не предвиделось, то спустился в среду на кухню только в десятом часу, с удовольствием предвкушая завтрак, который по обыкновению состоял из грейпфрута, овсянки, блинов, ветчины, черносмородинового джема и кофе. Вульф, как обычно, уже позавтракал у себя в комнате и поднялся в оранжерею для утреннего священнодействия со своими любимыми орхидеями.