Не позвать ли нам Дживса?
Шрифт:
Но теперь, приобретя полную финансовую независимость и освободившись от необходимости угождать вкусам издателей, она могла преспокойно совлечь путы со своей чувствительной души и, сидя на скамейке, свободно любоваться лунной ночью и упиваться пением соловья, предаваясь настроению, которое такой тонкий стилист, как покойный Гюстав Флобер, прославившийся своими неустанными поисками точного слова, без колебаний определил бы как сентиментальное.
В том, что миссис Спотсворт так сильно расчувствовалась, немало повинны были рассказы капитана Биггара за ужином. Мы уже привели выше некоторые образчики и охарактеризовали общее направление его разговора, свободно переходившего с людоедов на охотников за головами, с охотников за головами – на аллигаторов, и все это произвело на миссис Спотсворт примерно такое же действие, как рассказы Отелло на Дездемону. Словом, задолго до того, как была съедена последняя клубничина десерта и разжеван последний орех, миссис Спотсворт пришла к твердому выводу, что вот он, подходящий для нее спутник жизни, и решила сделать все потребное, чтобы дело это решилось желательным образом. Насчет того, чтобы снова выйти замуж, и А. Б. Спотсворт, и Клифтон Бессемер – оба дали ей зеленую улицу. Так что никаких препятствий на пути к цели перед нею не было.
Однако на пути к скамейке, на которой сидела миссис Спотсворт, по-видимому, некое препятствие имелось, ибо она вдруг услышала в ночной тишине, как кто-то, мужественно шагая, налетел на садовый вазон, затем последовало смачное проклятие на суахили – и перед нею, потирая лодыжку, появился капитан Биггар.
– Ах, Боже мой, вы не поранились, капитан? – спросила миссис Спотсворт, вся – женственное участие.
– Всего лишь царапина, милая леди, не более того, – ответил он.
Говорил он отрывисто, и только кто-нибудь вроде Шерлока Холмса или мсье Пуаро сумел бы определить, что при звуках ее голоса сердце его проделало двойное сальто и он затрепетал не меньше самого Билла Ростера.
Белый Охотник, поговорив по телефону, почел за благо не заходить в гостиную, а выбраться на широкий простор, где можно побыть одному. Присоединиться к дамам, рассудил он, значит подвергнуть себя мучительному созерцанию боготворимой женщины и лишний раз убедиться, что она для него недостижима. Он понимал, что оказался в положении мотылька, который позволил себе увлечься звездой, как это описано в известном стихотворении Шелли, а на его взгляд, разумный ход для мотылька был бы по возможности уклоняться от общения с обожаемым предметом и тем уменьшить сердечные муки. Вот что должен был бы рекомендовать в такой ситуации стихотворец Шелли.
И вот, пожалуйста, – он оказался ночью в саду наедине со своей любовью. И ночь не простая, а по всей форме – с луной, соловьями, нежно веющим ветерком и благоуханием левкоя и табака.
Так что, принимая приглашение миссис Спотсворт посидеть с нею на скамеечке, капитан Биггар весь сжался, напрягся и сказал себе: «Будь тверд, приятель». А в ушах его звучали голоса Толстого Фробишера и Субадара: справа Толстый Фробишер советовал не быть размазней, а слева Субадар напоминал о кодексе чести.
Он напружинился и собрал все силы для предстоящего tete-а-tete'а.
Миссис Спотсворт, мастерица светских бесед, начала с замечания, что, мол, какая божественная ночь, на что от капитана последовало:
– Высший класс.
– Луна, – умилилась миссис Спотсворт и прибавила, что ночь, когда светит полная луна, по ее мнению, гораздо лучше ночи, когда луна неполная.
– Угу, – согласился капитан Биггар.
Затем, после того как миссис Спотсворт высказала предположение, что ветерок напевает цветам колыбельные песенки, а капитан Биггар с огорчением признался, что не имеет по этому вопросу собственного мнения, поскольку является чужаком в здешних краях, наступило молчание.
Нарушила его миссис Спотсворт, испуганно вскрикнув:
– Ой!
– Что случилось?
– У меня упала подвеска. Замочек развинтился.
Капитан Биггар преисполнился сочувствием.
– Вот неприятность, – сказал он. – Наверно, лежит где-нибудь тут на дорожке. Сейчас поищу.
– Да, пожалуйста. Она дешевенькая, стоила каких-нибудь десять тысяч, не больше, но дорога мне как память. Это подарок одного из моих мужей, я только забыла которого. Нашли? Вот спасибо! Не поможете мне застегнуть?
Когда капитан Биггар застегивал у нее на шее цепочку, пальцы его, а также мышцы спины и живота мелко дрожали. Защелкнуть замочек не дотронувшись до шеи владелицы было практически невозможно, он несколько раз коснулся атласной кожи. И при каждом прикосновении тело его прорезало точно ножом. Полная луна, соловей, ветерок, левкои и душистый табак так и подталкивали его покрыть эту шею горячими поцелуями.
Да только Толстый Фробишер и Субадар дружно образовали оппозиционный блок и не давали ему это сделать.
«Прямой клюшкой, старина», – предостерегал Толстый Фробишер.
«Помни, что ты белый человек», – добавлял Субадар.
Он сжал кулаки и опомнился.
– Приятно, должно быть, – заметил он прямодушно, – иметь столько денег, чтобы считать десять тысяч пустяком.
Миссис Спотсворт сразу подхватила эту реплику:
– Вы думаете, богатые женщины обязательно счастливы, капитан Биггар?
Капитан ответил, что те, которых он знал, – а ему, как Белому Охотнику, случалось встречать их немало – на жизнь не жаловались.
– Они носили маску.
– То есть как это?
– Улыбались, чтобы скрыть страдание, – пояснила миссис Спотсворт.
Капитан Биггар припомнил, как одна миллионерша, крупная блондинка по фамилии Фиш, как-то ночью танцевала канкан в кружевных панталонах, но миссис Спотсворт на это сказала, что бедняжка просто старалась не показать виду.
– Богатые женщины так одиноки, капитан Биггар.
– Разве вы одиноки?
– Очень, очень одинока.
– О… а… – произнес капитан Биггар.
Вообще-то он хотел сказать не это. Ему хотелось излить душу в страстном потоке слов. Но что тут можно сделать, если за каждым твоим жестом следят Толстый Фробишер и Субадар?
Когда женщина лунной ночью под аккомпанемент закатывающихся соловьев говорит мужчине, что она очень-очень одинока, а в ответ слышит только "о" да "а", нельзя ее винить, если она на миг несколько падет духом. У миссис Спотсворт был когда-то большой гончий пес летаргического темперамента, ему надо было надавать пинков, чтобы выгнать вечером на прогулку. Вот и теперь у нее возникло такое же ощущение, как будто она колотит носком туфли по ленивому заду этого пса. Будто прилагаешь напрасные усилия, пытаясь сдвинуть нечто несдвигаемое. Она любила Белого Охотника. И восхищалась им. Но высечь из его груди искру страсти оказалось работой не из легких. У нее мелькнула горькая мысль, что у мокрой устрицы на блюде ей случалось видеть больше божественного огня.