Не просто рассказы
Шрифт:
Как человек, который в первом классе начальной школы писал пером и знает, что такое чернильница-непроливашка, хочу воспротивиться совету друга и вспомнить время писем — то самое «хорошо», в которое вернуться, и правда, уже не получится. А время было удивительное.
Как-то на заре нового века в одном из московских двориков я отыскал книжную лавку. Почти антикварную. Крохотные комнатки были до потолка забиты изданиями и старинными, и новыми. В руки (по воле случая, а может быть и нет) попался том переписки В. А. Жуковского. Я начал читать и… утонул. Просто канул,
Но эта книга! Выражаясь грамотно, её надо называть вершиной искусства эпистолярного жанра. Без сомнений. И пусть смысл слова «эпистолярный» мне ещё не был знаком в тот момент, но я читал строку за строкой, страницу за страницей и не мог, прям душевно не мог оторваться.
Боже ж ты мой, как изумительно выражена вся глубина, всё напряжение, нежная истома чувств и мыслей в его строках. О слоге автора не сказать лучше, чем это сделала в мемуарах дочь одного из друзей Василия Андреевича:
«Одна черта в разговоре Жуковского была особенно пленительна. Он, бывало, смеется хорошим, ребяческим смехом, не только шутит, но балагурит, и вдруг, неожиданно, все это шутовство переходит в нравоучительный пример, в высокую мысль, в глубоко-грустное замечание…»
Слова эти — суть эпистолярного жанра в период расцвета. Как тонко, скользяще, искусно вливает автор думы свои в послание родным, любимым, друзьям. Как искренне каждое слово, как значительно в глубине. И как плавно, что поражает и восхищает более всего, льются фразы, сплетаясь в бархатную ткань повествования… Блеск! Жванецкий, помнится шутил: «Ах, что толкового, казалось, можно было написать в те времена — пером да при свечах?! Ну, разве ж только «Евгения Онегина».
Взгляните на несколько цитат, которые приведу ниже, не допуская и мысли выразить своими словами содержание, а тем более настроение писем Василия Андреевича (начало, извольте помнить, благословенного XIX века):
Обращение:
«Милая душа моя, уж это и для меня самого непостижимо, как мог я так долго не писать вам, как могли вы так долго сносить мое молчание и не кинуть бранного слова».
О переводе Гомера с немецкого:
«…это дает мне полную свободу угадывать поэтическим чутьем то, что лежит передо мною в немецких безжизненных каракульках, это дает моему переводу характер творчества, имея всю материальную сущность стиха: смысл и порядок слов; я в самом себе должен находить его поэтическую сущность, то именно, что непереводимо, что надобно создать самому, чего нельзя взять из оригинала. Кажется, что здесь мое чутье меня не обмануло».
Из письма Пушкину 1 июня 1824 года:
«Ты уверяешь меня, Сверчок моего сердца, что писал ко мне, писал и писал — но я не получал, не получал и не получал твоих писем. Итак, бог судья тому, кто наслаждался ими. На последнее и единственное твое письмо буду отвечать двумя словами, ибо тремя некогда».
И так далее, и так далее. Там, в маленькой зале книжного магазина, не смея оторваться от наслаждения чтением, я чувствовал себя младенцем, тихо плывущим в заботливой колыбели, которую качали ласковые волны умного, роскошного и удивительно мелодичного русского, истинно русского языка, какого не сыщешь ныне, не услышишь в нашей речи. Тем более не прочтешь в том первозданном письменном виде, который уж канул в Лету.
СКАЗОЧНОЕ УТРО
Застать рассвет в это время года — большая редкость. Я конечно же не о том, чтобы проснуться вовремя. Нет. Я о погоде. Начало зимы — не лучшее из её настроений. Если хотите объяснить кому-нибудь смысл слова «хмурый», просто ткните пальцем за окно. Лучше не скажешь.
Но! На то и «табак, чтобы мошки чихали». Для того и декабрь, чтобы один его денёк, одно хотя бы утро (!), а удались на славу.
Подморозило. Небо просветлело и случился розовый-розовый восход. Тут и спать грех.
Поднимаюсь сам и бужу внучку. «Топ-топ-топ». Бегом на кухню! Дрова в печку «бух!», спичкой «чирк!», дверкой «хлоп!» И вот уже огонь весело гудит и пляшет под плитой. В чайнике плещется колодезная вода, ходики бойко бьют такт, окна до краёв залиты невозможно ярким, сочным, как абхазский персик, светом и… есть минута утренней тишины.
Мы кутаемся в одеяла по самые уши и устраиваемся на диване.
— Деда! Сегодня про Винни-Пуха?
— Про него.
Девчушка моя прям расплывается в улыбке.
Я пристраиваю очки на нос и открываю сказку…
«Сначала он подумал так: «Это жжжжж неспроста. Зря никто жужжать не станет…
Вот он влез ещё немножечко повыше…
«ТРРАХ!»
…Пух выкарабкался из тернового куста.
— Доброе утро, Кристофер Робин!
— Доброе утро, Пух!
— Интересно, а нет ли у тебя случайно воздушного шара?
— Что-о-о?
— Мёд! — повторил Пух.
И вопрос был решён.
…я тучка, тучка, тучка…
— А ему не было больно, когда я попал в него из ружья?
— Ни капельки.
Я захлапываю книжку и пальцем щёлкаю внучку по носу.
— Ага?
— Ага-а! — смеётся она, хитро щурится и с головой ныряет под одеяло.
Оттуда доносится глухое:
— Я тучка, тучка, тучка…
Мы смеёмся в голос.
Крышка начинает подпрыгивать и звякать, а сумасшедший пар фыркает и урчит. Чайник закипел. Да так вежливо, так учтиво, что оставил нам время дочитать. На душе спокойно, тихо. Теперь мята, мёд и завтрак…
Начинается новый день. Приятный, вкусный и чуть-чуть сказочный.
ЗЛОСЧАСТНАЯ МОРОЖЕНКА
«Чем яснее вы понимаете свои чувства,
тем больше любите жизнь»
Бенедикт Спиноза
Для нас, людей, живущих яркими впечатлениями, второй месяц каждой осени идеален для завершения прогулок по альпийским озерам. На старинном судёнышке с красными, как утиные лапы, гребными колесами, да под мерное дыхание парового котла я путешествовал по Люцернскому озеру от одного уютного города к другому… такому же.