Не-птица
Шрифт:
— Давно вы вместе?
— С марта.
— Поэтому нас с Милой…
— Не-не-не! — замахала руками Ива. Она умудрилась даже задеть своё пиво, так что банка качнулась, но устояла. — Я сначала вас выгнала, потом Глебке нервы на кулак мотала, пока он не психанул. Ну а после такого, как известно, два выхода: секс и убийство. Мы выбрали первый.
Рус улыбнулся и выпил ещё.
— Вот и молодцы. Тебе нельзя одной, Ив.
— Одной страшно, — пожала плечами она.
***
Просидели вместе до позднего вечера. Рус обещал забежать в гости уже завтра, чтобы привезти мне костыли, но мы всё равно не хотели его отпускать. Проведя пару месяцев исключительно
Когда Рус отправился домой, закат уже почти догорел, и на Новосибирск опускались сумерки. Мы с Иволгой перебрались на кровать, где провели два прекрасных часа. Потом выключили свет и лежали в темноте, слушая дыхание друг друга. Или, может, только я слушал, а она думала. Сейчас, когда всё уже произошло и случилось, трудно сказать наверняка. В каждом слове и жесте видится знак, маленькая чёрточка, сама по себе не значащая ничего, но вкупе с другими бессмысленными чёрточками складывающаяся в картину прошлого, из которой неизбежно проистекает настоящее. А в настоящем ты, художник и наблюдатель, стоишь, схватившись за голову, и не можешь понять: как можно было не заметить очевидных сигналов? Как мог ты быть настолько слеп?
А всё просто. Тогда у тебя болело вправленное бедро, по телу растекалась приятная истома, рядом, в паре миллиметров, лежала любимая девушка, тёплая и уже сонная. Ты не закрывал глаза — просто их занимали другие, более приятные и мягкие чёрточки полотна.
Мне жаль, Иволга. Мне правда жаль, что я не заметил.
— Спокойной ночи, любимая.
— Спокойной ночи.
Глава 18. Неловкая
Мне понадобилось чуть меньше месяца, чтобы снова начать ходить без костылей. В Новосибирск влетел легкий и ласково-теплый июнь, и гулять теперь стало совсем хорошо. Мы с Иволгой, бывало, проводили на улице целый день, уезжая куда-нибудь в малознакомый район города, теряясь там, забредая в магазинчики и кафешки, иногда забираясь на крыши домов и наблюдая оттуда за жизнью внизу. Это время запомнилось, как самая счастливая часть нашего года.
Деньги за сценарий мне действительно заплатили, и теперь для поездки на север не хватало совсем немного. Я планировал переезд на август.
— Проводим Руса, и отправимся в путь.
Иволга тогда кивнула и обняла мою руку. К роли девушки она уже совсем привыкла.
Работу в кафе я не бросал, но теперь не брал так много смен — денег было достаточно, и хотелось как следует запомнить последние недели в Новосибирске, раз уж до этого я целые годы не мог разглядеть красоту города. К тому же, в кафе оставалась Лена, с которой видеться теперь было неловко, хотя она ни слова не говорила о ночи, проведенной вместе. Иволге об этой ночи я всё ещё не сказал ни слова.
Один день в неделю мы выделяли для уговоров Кира. Пока я передвигался на костылях, к нему ездила только Ива, но теперь мы уже дважды приходили к поэту-наркоману вдвоём. Помогали эти визиты мало — Кир продолжал употреблять, загоняя себя все глубже в яму безысходности. Мы находили его либо уже принявшим дозу, либо ловящим отходняк от прошлой. От «фазы» напрямую зависело настроение наркомана: будучи «чистым», Кир вяло отнекивался и добродушно отшучивался от уговоров, под веществами же переходил к тактике агрессивного пофигизма.
Так что сегодня, забираясь в автобус, я не ожидал чуда. Вокруг, слава понедельнику, было не так уж много народу, так что в духоте салона хотя бы можно было дышать.
— Слушай, — опершись на стенку, я прижал Иву к стене. — Есть идея.
— Ммм? — на спине сомкнулись тонкие руки.
— Если мы придем, и Кир опять будет под кайфом, или просто не захочет говорить — уведи его из общаги. Ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать. Договорились?
— Ну-у… — Иволга блеснула хитрыми глазками. — Я-то думала, ты знаешь, как приятно провести время до нашей остановки!
— Цыц, — улыбнулся я, проведя рукой по слегка взъерошенному каре. — Тебе бы постричься.
— Постригусь, — дернула плечами Ива. — Теперь придется за это еще и платить!
— Не думаешь, что рановато с Милой попрощалась?
Иволга потупилась.
— Не напоминай.
— Нет, я серьёзно. Может, нам стоит её позвать на прощальную вечеринку? Ну, когда будем уезжать.
— Посмотрим.
На этом разговор закончился, и осталось только пялиться в окно.
***
— О-о, проповедники пожаловали!
Естественно, Кир встретил нас, уже уколовшись как следует. Распахнув дверь на стук, он сделал шаг назад и с придурковатой улыбкой растянулся на полу. Мы с Ивой переглянулись и вошли, перешагнув через наркомана.
— Ну, начинайте! — ухмыльнулся тот. — Расскажите мне, как я разрушаю собственную жизнь!
Я молча уставился в окно, предоставляя Иволге шанс попробовать опять уговорить друга.
— Ну почему ты не понимаешь!
— Потому что не хочу. Это единственное, что приносит удовольствие, позволяет выносить очередной день.
— А как же рисунки? А стихи?
— А никак, — тело поднялось с пола, прилипнув к стене серо-пылевым сгустком. — Стихи мои — дрянь и банальщина, нечего с ними носиться!..
«Через полчаса сам ими будет захлебываться-зачитываться, как устанет ругаться».
— …А мазню хотя бы продать можно. И то — хлеб. Недавно, кста, толкнул «Чёрное солнце» одному хлыщу из Севастополя. Он тут был проездом, но захотел картину. Нормально так отвалил.
— Хватило бы на лечение, да?
— Может, и да. Какая разница? Никуда я не лягу!
Иволга устало помассировала виски и бросила на меня короткий вопросительный взгляд. Я еле заметно кивнул.
— Так, пошли. Подышим свежим воздухом! — мелкая вскочила и, поймав Кира за руку, потащила его к двери.
— А? — не понял тот. — Да нафига! А Глеб чё?
— А он пока в окно посмотрит.
— А-а…
Я понаблюдал за тем, как они удаляются, потом подошёл к мольберту Кирилла. Провел по лакированному дереву рукой. Вещь старая, видавшая виды. Жаль.
Замахнувшись посильнее, пинком впечатал мольберт в стену. Перегородки жалобно треснули, я надавил руками с двух сторон, и устройство переломилось окончательно. Отбросив в сторону теперь уже бесполезный мусор, я разорвал на куски стопку чистых листов и отправил её к бывшему мольберту. Потом потянулся к стоявшим у стены двум картинам. Кир никак не мог их продать — абстракционизм у него получался уж совсем мрачненький. Один холст пробил кулаком, второй просто порвал, поломав раму. Образовавшую кучу хлама полил отыскавшимися в тумбочке красками, покидав сверху кисточки и карандаши.