Не расстанусь с Ван Гогом
Шрифт:
– Да я, – попытался возразить Вася, – в некотором смысле только…
– Ну вот, он даже отрицать боится. Короче, ему нужен помощник.
Рудольф побагровел, но Холмогоров сделал вид, будто не замечает.
– Есть хороший работник, очень ценный.
Решетов потряс головой.
– Я думаю…
– Это моя жена – Надя Черкашина.
Режиссер посмотрел на Васю и, продолжая разглядывать своего подчиненного, кивнул.
– Считай, что договорились. Завтра же подготовим договор с тобой и с ней. Вместе и подъезжайте.
Сидели за столом до позднего вечера, обсуждали
– Видишь, он какой – даже водителя себе не хочет нанять, на всем экономит. А прибыль-то у нас приличная. Куда он только…
Горелов не успел договорить – в кармане Холмогорова затренькал мобильник. Опять звонили со скрытого номера.
– Долго ты еще прохлаждаться будешь? Смотри, а то терпение уважаемого человека лопнет!
– Я же обещал завтра, – ответил Саша, – значит, завтра. Чего теребить меня лишний раз?
Затем посмотрел на Васю и объяснил:
– Первый канал меня на один проект напрягает, но там телероман, а значит, целый год ничем другим не будет возможности заниматься.
– Ну да, – согласился Горелов, – деньги-то хорошие.
Глава 7
Надя вернулась домой, переполненная ощущениями. Печально, конечно, что с Еленой Юрьевной такое случилось. Но пожилая дама воспринимает приближающийся конец спокойно, словно долгие годы жила ожиданием этого момента. Сегодня при расставании она шепнула Наде:
– Жизнь – самое неизлечимое заболевание, которое, как ни крути, всегда кончается смертью.
– Человек жив, пока его помнят, – сказал услышавший слова бабушки, Павел. – Примитивно звучит, но если разобраться, люди, оставившие после себя великолепные здания или картины, от которых не оторвать взгляда, или музыку, снимающую боль и усталость, бессмертны. Они будут жить вечно, даже если их имена забудут.
Теперь Надя понимала, что внук Елены Юрьевны имел право так говорить. Глядя на его картины, нельзя было оставаться спокойным. Она смотрела на созданный им морской пейзаж и видела даль, которая едва угадывалась за волнами, набегающими на берег. Может, Павел ничего не изобразил за этой дымкой, а ей, зрительнице, казалось, что где-то там, среди облаков и морской пыли, скользят бледные силуэты парусников.
– Как так получается? – спросила Надя тихо.
Но Павел не понял, о чем она говорит, пояснил с улыбкой:
– Да я и сам удивляюсь, как при такой пастозной живописи мазок выходит прозрачным. Хотя нет, знаю. Просто я мастехином писал, кистью так краску не положишь. Можно, конечно, безопасной бритвой, но у меня тогда лезвия под рукой не было.
– Бритвой? – удивилась Надя.
Впрочем, неважно, чем художник работал, важен результат. Все работы у Павла были прекрасны.
– Вы ведь еще и копии делаете? – спросила она.
А внук Елены Юрьевны, не отвечая, неожиданно задал свой вопрос:
– Может, перейдем на «ты», вы не против?
Вскоре общение стало совсем непринужденным. Павел показывал работы, объяснял, когда и где он их писал. Надя слушала внимательно,
– Жаль бабушку, – произнес ее собеседник именно в тот момент, словно угадал, какая мысль возникла у Нади, – но она предвидела, точно знала, что будет именно так, что мы будем разговаривать с вами… с тобой. Здесь или в другом месте. Бабушка даже оформила на тебя дарственную и сообщила в Амстердам в музей Ван Гога, что у картины теперь другой владелец.
– Когда Елена Юрьевна это сделала?
– Полгода назад или около того. Меня не предупредила, вероятно, опасалась, что я постараюсь ее отговорить. Я узнал об этом не так давно. А во всех каталогах уже наверняка указано, что полотно принадлежит именно тебе.
– И ты не расстроился?
– Так ее же вещь. Как я могу возразить? Раз она так решила, значит, знала, что делает. К тому же я теперь полностью поддерживаю ее решение.
Слышать такие слова было чрезвычайно приятно.
Обо всем этом Надя вспоминала, когда вернулась домой. А позже, уже лежа в постели, поняла, что именно сегодня стало окончательно ясно: Холмогоров не вернется к ней никогда. И сейчас подумала об этом спокойно, словно всегда знала это.
Утром она проснулась с ощущением каких-то перемен. Словно ход времени изменился и внезапно наступила весна, но не слякотная, а самый ее разгар, когда начинает вылезать трава, по утрам светит солнце и поют птицы. Надя посмотрела на шторы и увидела за ними серые сумерки, а возле рам искрились в свете уличных фонарей разводы морозного дыхания, отчего в душе возникло легкое разочарование. Потом пришла мысль: в мире вряд ли что может измениться к лучшему так внезапно. Как и в ее собственной жизни.
Журнал «Подмостки», где она работала, умирал. Правда, умирал давно, а теперь наступила агония: почти все сотрудники разбежались, остались главный редактор, главный бухгалтер, Надя и пенсионер Ключников, совмещающий работу в трех редакциях (старичок трудился еще обозревателем в журнале «Ночная жизнь» и вахтером в «Высокой моде»). Ввиду такой занятости и потому, что занимался поиском рекламодателей, в «Подмостках» Ключников появлялся редко, а Надя была вынуждена приходить в редакцию каждый день и просиживать там до вечера. Только она не просиживала, а работала. Вот и сегодня надо подниматься и идти, хотя очень хочется поваляться в постели подольше.
Собираясь на работу, она включила телевизор, желая послушать городские новости, потом фен, чтобы высушить волосы, а потому не услышала телефонный звонок. Вернее, услышала, но подумала, что звук доносится с экрана, а когда поняла, что надрывается ее аппарат, удивилась, кто может ей звонить в такую рань. Сняла трубку с надеждой: вот сейчас раздастся голос главного редактора, который сообщит о кончине журнала и о том, что на работу можно больше не приходить. Мысль пронеслась сквозь сознание в одно мгновенье, Надя даже успела представить, как трудно будет найти новую работу.