Не судьба
Шрифт:
Артек и экскурсии по Крыму настолько поразили Юру, что он почувствовал неподдельное возмущение, когда узнал, что совсем недавно Крым был передан Украине. Юра прямо сказал в присутствии пионервожатой и ошарашенных украинских школьников:
– Надо отобрать Крым у хохлов! Он для Украины слишком хорош!
Эта реплика не осталась незамеченной, и Юре устроили мощную проработку. Он сделал для себя вывод: не стоит необдуманно оглашать свои мысли. Но с того лета 1954 года Юра терпеливо ждал, когда Крым вновь станет российским, и в 2014 году всё же дождался. Возвращение Крыма в состав России он расценил как реализацию своей сокровенной детской мечты. С ранних лет Украина была ему неприятна. Украинский язык, в основном понятный каждому русскому, он не считает самостоятельным, определив его как диалект русского, испорченного влиянием польского, а украинцев – как субэтнос русской нации. Попробовав разобраться в украинском языке, Юра понял, что русские слова в нём заменены на польские или лишь слегка полонизированы. Заинтересовавшись темой возникновения Украины, он узнал о роли Австро-Венгерской империи в полностью искусственном процессе
Кроме городских развлечений, в родном городе Юры иногда случались и события, можно сказать, экстраординарного характера. Самым крупным и притом самым неожиданным стал однодневный визит летом 1955 года премьер-министра Индии Джавахарлала Неру с дочерью Индирой Ганди. Юре посчастливилось вплотную подойти к открытому автомобилю с высокопоставленными гостями и даже пожать руку индийскому премьер-министру, умудрившись сказать при этом: «Welcome to our town!”. Визит этот вызвал необычайный ажиотаж и готовился в крайней спешке: грязные улицы срочно мыли, что-то ломали и закрывали наспех возведенными заборами, что-то красили, где-то наскоро покрыли проезжую часть ужасно некачественным асфальтом, удивительно быстро пришедшим в негодность после отбытия индийской делегации и сопровождающих из Москвы. Известно, что в России накоплен многовековый опыт сооружения того, что принято именовать потёмкинскими деревнями. Отметим, что город был обделён вниманием советских властей с первых лет своего существования, и после краткого приезда в 1930-х годах тогдашнего наркома тяжёлой промышленности Орджоникидзе там не отметился никто из более-менее высокопоставленного советского руководства. После блиц-визита главы индийского правительства Юре стало особенно тоскливо на его маленькой родине. В те годы Индия его не очень интересовала, как и вся заграница. О большем, чем жизнь в Москве, он не смел мечтать.
И тут вдруг отец, вернувшись из очередной командировки в Москву, объявил жене и сыну, что был вызван к министру и получил назначение в Москву, что уже успел посмотреть готовый к заселению дом, где им дают трёхкомнатную квартиру! В ту эпоху невероятной жилищной тесноты и проклятых коммуналок, появление которых после октябрьского переворота 1917 года объяснялось стремлением большевистской власти к уравниловке, предоставление семейству из индустриальной глубинки трёхкомнатной квартиры в Москве было подобно неожиданному получению в наши дни многомиллионного долларового наследства. Хотя, по правде говоря, жаловаться на тесноту Юре и его родителям было никак нельзя, потому что до переезда в Москву семья жила в трёхкомнатной квартире роскошного по тем меркам шестиэтажного дома, построенного пленными немцами, с высокими потолками и невероятно высоким первым этажом, отданным целиком самому крупному в городе универмагу, и с большими квартирами, по две на каждом из жилых пяти этажей, всего 60 квартир. Дом имел свою котельную и ежедневно снабжал жильцов горячей водой, чему завидовали соседние дома, заселённые представителями иного, пролетарского сословия. Все жильцы дома так или иначе принадлежали к городской партийно-хозяйственной элите, и поэтому практически все семьи более-менее знали друг друга. В зависимости от обстоятельств это помогало Юре или мешало.
Было начало августа, и это означало, что в следующий, седьмой класс Юра пойдёт уже в Москве. Быстро подготовились к переезду, многие вещи отправили в контейнере, остальное отдали тёте Лизе, младшей сестре отца, и её дочке Вале, кое-что подарили соседям и некоторые вещи продали не торгуясь. В день отъезда практически пустую квартиру находящегося в состоянии эйфории семейства из трёх человек посетил директор комбината – первое лицо в городе и один из тех, чей голос имел решающее значение для судьбы всей металлургии СССР. На правах старого знакомого он сказал: «Твой отец, дорогой мой Юрка, наша гордость, люби его, цени его и иди по его стопам!». Были и другие пришедшие попрощаться, ведь родители покидали город, в котором прожили около 25 лет. Мама даже всплакнула, целуясь с тётей Лизой, от которой, как всегда, несло крепким запахом папиросного табака. Тётя чмокнула Юру в щёчку и пожелала, «чтобы Москва мягким ковром расстелилась у его ног». Потом Юра сбегал в ванную и помыл поцелованную щёку. Не то, чтобы тётка была ему неприятна, ведь она не раз брала его к себе, когда родители уезжали летом в Кисловодск, и позволяла племяннику кое-что из того, что ни за что не разрешили бы родители, например, беготню под тёплым дождём босым и в одних трусиках, две порции мороженого подряд, вечерний поход в кинотеатр на явно недетский фильм вроде «Милого друга» по Мопассану и даже соревнование со сверстниками типа чья струя мочи пальнёт дальше всех или кому не слабо опорожнить кишечник перед памятником Пушкину недалеко от местного драмтеатра, присев при этом таким образом, чтобы задумчивый взор «нашего всего» был устремлён именно на тебя. Но смесь запаха папирос «Беломор» с ароматами советской пудры и духов «Красная Москва» превратилась на ещё сохранявшем остатки прежней красоты лице тёти Лизы в нечто совсем уж не благоухающее! А Юра с раннего возраста был аккуратен.
Наконец нудная сцена прощания завершилась. Родители несколько раз отвергли предложения «выпить на посошок», и кое-кто из зашедших попрощаться обиделся. Поехали поездом в мягком вагоне. Юра к поездам давно привык, и мягкий вагон его не особенно интересовал. Очень порадовало другое: поезд пошёл по новой колее, то есть сразу к Москве, по диагонали, а не сначала к северу в областной центр и потом на запад. Это дало возможность сократить путь почти на сутки. «Прогресс – великое дело!» – сказал кто-то в вагоне, и Юра был с этим вполне согласен.
Всем троим было очень приятно, что у Казанского вокзала семейство ожидала ведомственная машина с водителем, очень быстро доставившая новоиспеченных москвичей и их большие чемоданы по утренним пустынным улицам на Ярославское шоссе. Пятнадцатиэтажный дом порадовал внешним видом и разочаровал недоделками: у дома были сложены кучи строительного мусора, а лифты ещё не работали, и семейство с четырьмя чемоданами поползло по лестнице на 11 этаж, отдыхая примерно через каждые три этажа. Несколько раз на лестнице им повстречались уже вселившиеся жильцы, радостно сообщившие семейству, что «на первом этаже с сегодняшнего дня заработал огромный гастроном, где по случаю открытия в продажу выбросили пиво, правда, противное на вкус, а вот водку завезти почему-то не допёрли». В квартире уже была холодная и горячая вода, подведены газ и электричество. Юра с отцом сразу же спустились в гастроном, после чего мама состряпала сытный обед на скорую руку, попутно осваивая технологические премудрости невиданной ранее газовой плиты. Потом Юра сходил посмотреть то место, где его новая школа. Так началась московская жизнь.
Так вот, оказывается, она какая, долгожданная Москва! Вот она, столичная жизнь! Из провинциальной глубинки Москва представлялась Юре воплощением всех хороших качеств, присущих роду человеческому, городом, где всё чисто и красиво, где царит идеальный порядок, где все при встречах улыбаются друг другу, где никто не ругается матом, не толкается, не бросает мусор под ноги, где красивые дома с вымытыми окнами и красивыми магазинными витринами. Но неприветливая действительность разрушила его грёзы. И началось это на Казанском вокзале, продолжилось при разглядывании московских улиц из автомобиля и первом осмотре внешнего вида нового дома, в котором Юре предстояло прожить восемь лет.
Школа разочаровала с первого дня. Юра сразу же обнаружил, что к началу учебного года не было вывешено расписание уроков, что неукоснительно выполнялось в прежней, то есть провинциальной школе. Отсутствие расписания – свидетельство расхлябанности учительского состава, сделал он вывод. Поэтому первое сентября, по его мнению, в основном прошло впустую, увязнув в ненужной болтовне на отвлечённые темы. Вскоре Юра с удивлением отметил, что он – лучший ученик в классе, как и в прежние времена в той школе. Этого он не ожидал. А ведь при его зачислении в школу Юра столкнулся с гипертрофированным московским снобизмом, выразившимся в том, что ему было предложено пойти второгодником снова в шестой класс: мол, «там у вас глухая провинция, и наверняка ничему тебя не научили как следует». Хорошо, что Юра резко взбрыкнул, сунул директрисе под её напудренную сморщенную морду целую пачку похвальных грамот и, к своему собственному удивлению, даже не совсем корректно, с употреблением формулировки «не имеете такого права», что в те кошмарные первые послесталинские годы было рискованным, а Юра по малолетству этого не знал, всё же настоял на нормальном зачислении в седьмой класс. Присутствовавший при этом отец не вмешивался и потом похвалил сына за «грамотное отстаивание своих законных прав». Тощая директриса, типичная старая сволочь уходящей сталинской эпохи, была явно поражена наглостью тринадцатилетнего провинциала в немодных широких штанах и жутких ботинках, за которыми Юра отстоял в очереди примерно три часа в универмаге на первом этаже их шестиэтажного дома без лифтов, злобно поджала тонкие сухие губы и сурово предупредила: «Тогда пеняй на себя!». Однако быстро выяснилось, что Юра был прав. К вопросу об уровне его «провинциальных» знаний больше никогда не возвращались, а директриса вскоре посоветовала классной руководительнице назначить Юру старостой класса.
Дальше, как говорится, больше. Уже первые полгода московской жизни очень разочаровали не только Юру, но и его родителей. Выяснилось, что москвичи тоже хамы и алкаши, что Москва не такая уж ухоженная, как казалось издалека. В их подъезде быстро установился едкий запах мочи. Старый дворник в той жизни был инвалидом войны и пьяницей и иногда лежал где-нибудь в полной отключке, однако подметал он и убирал мусор вполне регулярно и довольно аккуратно, напиваясь в свободное от обязанностей время. Московская дворничиха была довольно молодой и даже привлекательной внешне одинокой матерью, в основном следила за своей внешностью, но тоже изредка напивалась, умудряясь при этом не падать и громко матерясь. Свои служебные обязанности она выполняла на тройку с минусом. Её белёсая и конопатая, вся в мать дочь оказалась в одном классе с Юрой. Московские достопримечательности восхищали его лишь первые недели две. Далее его поглотила нелёгкая проза жизни. Но и спустя почти семьдесят лет Юра понимает, что Москва остаётся для него чужой и неприятной.
Посещение Мавзолея, куда потащили его благонамеренные родители, вообще возымело противоположный их намерению эффект, поскольку вместо трепетного благоговения привело Юру в ужас: ведь на всеобщее обозрение выставили выпотрошенные и набальзамированные тушки двух руководителей, сумевших лишь добиться слома старых порядков и прихода к власти неопрятного хамья, но проявивших полное бессилие в обеспечении населения приличной жилплощадью, хорошей едой, нормальной одеждой и обувью, не понимавших важности привития людям огромной страны навыков трезвого образа жизни и более-менее сносных манер, а самое главное – поведших наше государство по тупиковому пути. Юра возненавидел и выпотрошенных руководителей, и их «великие деяния». Нет, жить в такой стране всю жизнь невыносимо, решил он, когда ему ещё не исполнилось четырнадцать. Надо присмотреться к загранице! Ведь должны быть государства с приличным населением, хорошо одевающимся и интересно живущим, с более разумным жизненным укладом, нежели советский. Должен же в конце концов существовать в этом мире какой-то идеал! Так Юра ещё в подростковом возрасте стал тайным диссидентом. В довольно раннем возрасте, к своему удивлению и даже ужасу, он вдруг осознал, что не любит советские порядки и всё советское. Не патриот, стало быть! С этим ощущением, не изменившимся и после распада СССР, Юра прожил весь советский период и расслабился после возвращения российского триколора.