Не святой
Шрифт:
— Бежим! — кричит Нейт, заставляя Линкольна вернуться в мои объятия и толкая меня вперед. Навстречу мне бегут люди, я узнаю их лица, но они не останавливаются, они проносятся мимо, как армия, идущая на битву.
Все вокруг взрывается в хаотическом беспорядке громких хлопков и криков, тяжелых ударов и стонов боли.
Я бегу.
Мне не стыдно. Я обхватываю Линкольна всем телом, единственная мысль — увести его подальше от опасности. Мои ноги шлепают по мраморному полу, дыхание вырывается из груди, когда я врываюсь в дверь кабинета Габриэля и
Я вздрагиваю от каждого выстрела, от каждого крика, Линкольн все еще плачет у меня на руках.
— Шшш — голос мой дрожит. — Шшш, малыш, все хорошо.
Я прижимаю его голову к себе, укачивая его в крошечном тесном пространстве. Воспоминания пытаются нахлынуть на меня, воспоминания о том, как я была маленькой девочкой, пряталась в шкафу под раковиной, пока мой отчим кричал и крушил все вокруг, швырял тарелки и крушил мебель, искал меня, чтобы у него было тело, на котором он мог бы выместить свою злость.
Раньше это была моя мать. Но ее не стало, и следующим лучшим вариантом для него стала я.
Я часами сидела в шкафу, зажав рот рукой, а после на коже оставался красный след или синяк, но это было лучше, чем та боль, которую причинял он. У меня до сих пор много шрамов, полученных от него, на бедрах, спине, верхних частях рук.
Но я научилась прятаться, как и сейчас, но на этот раз я пряталась не за себя, а за своего сына.
Я знала, что люди умирают. Я слышала, как падают их тела, их истошные крики, но я оставалась ради него.
Слезы текли по моему лицу, сердце бешено колотилось в груди, но каким-то образом мои покачивания и воркование утихомирили крики Линкольна.
Я продолжаю мягко раскачивать его вперед-назад, его затылок лежит в моей руке, его щека прижата к моей груди. Мои слезы беззвучны, мое страдание внутреннее, но я чувствую, как меня разрывает на части.
Тишина падает, как свинцовый груз на дом, и я втягиваю воздух, задерживая его, слезы прожигают дорожки по моим щекам, пока не падают в гриву непокорных темных кудрей Линкольна. Он сосет большой палец, и его тело сотрясают небольшие толчки плача, когда он икает.
— Где она? — говорит кто-то.
Я сглатываю рвоту.
Страх перед прошлым, перед воспоминаниями, преследующими тебя, и перед настоящим, где есть реальная опасность.
Они убьют нас обоих.
Судя по одному этому вопросу, они искали меня.
Моего сына.
— Найдите ее! — приказывает кто-то.
Я чувствую, как в горле поднимается крик, и закрываю рукой рот и нос, подавляя шум.
— Хватит! — кричит кто-то.
Этот голос я узнала. Я знала его, но в моей панике, в моем горе и страхе, он был размыт в моей голове. Но я знала его, о черт, я слышала, но не могла сообразить кто.
— Пойдем.
— Но ты же хотел ее! — сказал кто-то
— Будет другой раз, — в этом тоне, в этом знакомом голосе была чистая убежденность. — Она от меня не убежит.
Я слышу, как по дому ходят сапоги, уходящие по приказу. Они не продолжают меня искать, но я не двигаюсь. Я не издаю ни звука.
Я уже давно поняла, что слова ничего не значат, ложь так же легко подается, как вода из крана, и пока я не буду уверена, что в этом доме нет врагов, я буду оставаться здесь, где безопасно.
Внутри меня все еще жила маленькая девочка. Она все еще боялась возвращаться домой, боялась выходить из своего укрытия. Во мне жила маленькая девочка, которая, увидев этих людей, сразу же распознала опасность и боль. Мне нравится говорить себе, что я выросла, что я победила эти ужасы, но я лгала.
Я всегда лгала себе и была уверена, что всегда буду лгать.
Надела бы на себя суровый вид, и, может быть, это стало бы правдой.
Но я остаюсь под этим столом, обнимаю сына, укачиваю его, пока он не засыпает на моих руках, и тогда я тихо всхлипываю. Я плачу о себе, о своем прошлом, о своих кошмарах и боли, я плачу о людях, погибших или умирающих за дверью, и я плачу о своей свободе. Я плачу о свободе, которой у меня нет и никогда не будет.
Не из-за Габриэля и его насильственного брака, не из-за того, что я застряла в этих стенах, я никогда не освобожусь от кошмара, который был моей жизнью, моим прошлым и моим настоящим.
Я была сломлена.
Меня постоянно преследовало прошлое насилие, мне каждый день напоминали о том, что я не справляюсь, что я не могу обеспечить себя.
Именно тогда, когда я потерялась в этом смятении, я услышала, как дверь в офис со щелчком открылась.
Сердце подпрыгивает в горле.
Габриэль может говорить, какая я смелая, какая отважная, но я не хотела умирать. Я готова на все, чтобы защитить своего сына, но я не хотела умирать, в этом есть разница.
Стук шагов эхом отдается в моих костях, отчетливый звук одежды, стук кольца о металл.
В руках пистолет.
Я закрываю глаза и думаю о том, что я могу сделать.
Что я могу сделать?
Если бы они не ушли, их было бы гораздо больше, чем меня. У меня не было оружия. Ничего, что могло бы противостоять пуле или ножу.
Немного сдвинувшись с места, я стараюсь вести себя как можно тише, когда перемещаю Линкольна, чтобы он лег на ковер позади моего собственного тела. По крайней мере, я могу быть щитом.
Я держусь так, чтобы он был скрыт, и наблюдаю за пространством перед собой, ожидая появления ног.
Мне кажется, что мое дыхание отдается громким эхом в груди, что кто бы ни находился со мной в комнате, он может услышать хрип моих легких.
Он подходит ближе.
Еще ближе. Пока уверенные шаги не затихли сбоку стола.
Черные брюки. Черные кожаные туфли и широкая стойка.
Рука ударяется о крышку стола, вторая опускается с пистолетом, зажатым между сильными, ловкими пальцами.