Не та девушка
Шрифт:
— Я проголодалась. Пришла на кухню подкрепиться и случайно там заснула после бессонной ночи… Прощу прощения, сир.
Ему нравится мое кроткое «прошу прощения», нравится моя униженная поза. Он даже плеткой перестает стучать, просто сжимает ее в ладони и кивает в такт своим мыслям.
Ловлю на себе сочувственные взгляды слуг. Их жалость ослабляет. Сдирает корочку с нанесенной мне ранки. Отныне я смотрю только в землю прямо перед собой. Слышу резкий упрек:
— Почему Смули повез тебя ночью?
Из вопроса понимаю, что мой несостоявшийся
— Я соскучилась по дому и уговорила Смули продолжить движение домой после ужина. Это целиком моя вина.
— Твоя. О да, твоя! — злые глаза продолжают кромсать меня взглядом с изощренной жестокостью. Похоже радуется, что именно на мне появился повод сорвать свою ярость. Он все также кружит вокруг меня, ни на секунду не останавливаясь. — Ты поступила глупо, безответственно и не отделаешься словами. Слова — это слишком легко. Проси прощения, как следует.
— Прошу прощения… — не понимаю, к чему он клонит и собираюсь опять перебирать заезженные фразы, но меня перебивают:
— Встань на колени!
Здесь, во дворе обычно полно грязи, а сейчас грязно вдвойне. Видно, Ингвер с утра успела не только собрать яйца, но и разделать кур для обеда, а вот убрать за собой не хватило времени.
Перья, требуха и всякая гадость валяются повсюду, прямо под ногами. А одета я в свое лучшее платье. Точнее, в единственное.
То, что висит у меня в шкафу, трудно назвать одеждой. Так… сто раз перешитые обноски, в которых сойду за свою среди нищих.
Мне жалко платья, но еще больше мне жаль себя. Кажется, встану сейчас на колени — и во мне надломится нечто важное и неимоверно ценное. Остатки самоуважения, выстраданного в прежних неравных схватках. Поэтому, опустив глаза, я тихо говорю:
— Нет, сир. На коленях перед тобой я ползать не буду.
Он замирает. Перестает кружить. Останавливается прямо передо мной так, что глаза мои упираются в его начищенные до блеска сапоги. Затем два пальца цепляют мой подбородок и поднимают его наверх, заставляя встретиться взглядом.
Больно смотреть в эти голубые озера, все нутро обжигающие ледяным холодом. Даже от кожи белой, как снег, тоже веет зимой. Он приближается к моему лицу вплотную, обдавая ноздри своим кислым дыханием. Шипит, словно ядом сочится:
— Ты думаешь… Раз я каждую ночь имею твою мать, я потерплю твое неповиновение? Ошибаешься. Да, да, ошибаешься! Пока не встанешь на колени, я продолжу избивать полукровку. Сама знаешь. Полукровка — нелюдь. Никому не нужная грязь. Когда он умрет, никто его даже не хватится.
Глава 3
Вздрагиваю от этих слов, как от пощечины. Наибольшая нелюдь здесь — это Барди Фрёд. Влиятельный аристократ
На секунду я теряю контроль над собой, и негодяй тут же считывает в моем взгляде отвращение. С рыком отпихивает меня и размахивается плетью с такой силой, будто собирается разрубить Хродгейра пополам. Резкий свист — и плеть глубоко вонзается в и без того истерзанную плоть!
Больше мыслей в голове никаких не остается. Валюсь на колени. Прошу, умоляю сира Фрёда пощадить своего слугу. Под мои истошные крики его рука снова взлетает в воздух, замирает там на секунду… и расслабленно опускается. Он холодно оглядывает меня и надменно произносит:
— Я все еще жду, Ханна.
— Смиренно прощу твоего прощения, сир, — лепечу я дрожащими губами, растираю по щекам градом хлынувшие слезы, — и милости для твоего нижайшего слуги.
— То-то же, — он победно щерится, еще выше задрав породистый подбородок. — Да, то-то же. Пожалуй, я помилую его. И тебя я тоже прощу. Надеюсь, этот случай послужит тебе уроком, Ханна. Нельзя рисковать чужим имуществом и чужими слугами, разгуливая по ночному Грёнскому лесу.
— Да, сир. Я запомню этот урок, обещаю.
Сир Фрёд пристально всматривается в мои глаза, ища там скрытый подтекст, но я крепко держу себя в руках. Ничего, кроме мольбы этот зверь в моем взгляде не находит.
Полностью удовлетворенный, он приказывает слуге лить воду на свои руки по локоть в крови. Затем, отряхнувшись, раскатывает рукава шелковой рубашки, кивает управляющему на привязанного к столбу полукровку и небрежно изрекает:
— Пусть повисит здесь до завтрашнего утра без еды и воды. А утром скинь его в свинарник. Если выживет, так тому и быть.
— Но, сир, — начинаю я возмущенно. — Там же грязь попадет на открытые раны…
— Еще одно слово, — шипит он мне на ухо, присев совсем рядом на корточки, — и он сейчас же отправится к свиньям. Только дай мне повод. Наши свиньи, говорят, вечно голодные. Да, да, голодные! И очень любят мясо. В любом его виде.
Сглатываю ком в горле, утираю рукавом брызнувшие снова слезы и киваю. Опускаю глаза, чтобы скрыть свои мысли.
Зверь. Отродье. Исчадие бесов. Однажды ты… Однажды я тебя… Отправлю домой в бесовские недра!
Отчим удаляется в замок, и слуги, гонимые управляющим Гьёрном, тоже расходятся кто куда. Только я по-прежнему сижу на коленях, в грязи и вонючей птичьей требухе.
Мне все равно, как я выгляжу. Лишь одна мысль свербит в голове. Переживет ли Хродгейр сегодняшний день? Переживет ли следующий час? А вдруг он уже умер?
В страхе вскакиваю на ноги и присматриваюсь к пострадавшему со спины. Земля вокруг него насквозь пропитана кровью. Человек бы такое не перенес, но в этом полукровке течет и двужильная троллья кровь, дающая крохотный шанс отложить встречу с предками на потом.