Не так древен Рим, как его малюют
Шрифт:
Еще раз об этом в сжатом виде.
В результате сопоставления указанных копий вскрылась тщательно скрываемая связь между первоначальным папством и еврейством, переживавшим именно в ту пору (и никак не раньше) кризис своего могущества. Выявились и истинные цели крестовых походов. На самом деле ни о какой «защите христианских святынь» в том смысле, в каком нам это преподносится, не было и речи. Цель, которая преследовалась, была гораздо более прозаичной и подходящей для изобилующего разбоем и предательствами исторического контекста того времени. Это потом завоеванию придали характер помощи «братскому, христианскому» народу. На самом деле Константинополь должен был передать свое священство (а с ним и имущество, «золотой запас», если можно так выразиться) нарождающейся
Было ли папство заводилой в этом мероприятии – сказать трудно. Но то, что оно выступило в роли ренегатствующего «подельника» французской монархии, сомнению не подлежит. Ренегатствующего – это потому, что ему пришлось поступиться принципами и добиться расхождения своей религии с религией Империи, т.е. Византии, верным вассалом и частью которой оно до этого времени являлось.
Так современные сепаратисты стремятся любыми путями создать «национальные особенности» там, где их на самом деле нет. В ход идет любая зацепка – от выпячивания языкового своеобразия до перевода стрелок на часах, чтобы даже в этом ничтожном аспекте исключить общность с ненавистным «Старшим Братом».
В данном случае мы имеем дело с выпячиванием конфессионального своеобразия.
Обнаруженная связь между папством и еврейством, позволяет утверждать, что религией Империи, выступавшей тогда в роли этого самого «Старшего Брата», и, следовательно, также связанной с еврейством, был иудаизм. Это не покажется невероятным, если допустить, что иудаизм тот лишь отдаленно напоминал современную версию этого учения с ее Талмудом и мидрашами, строясь на почитании одной только Торы или Пятикнижия Моисеева. Древняя его версия на самом деле обнаруживала более родства с древней формой христианства, построенной исключительно на почитании Ветхого Завета, т.е. той же Торы по существу, только распространяемой на латинском и греческом языках. Даже традиционная историография признает, что евангелия появились позже официальной даты рождения христианства, а ведь именно они явились отличительным знаком новой религии.
Если же добавить к этому, что иудаизм того времени был еще и облечен в мессианскую форму, т.е. снабжен практически христианской идеей Спасителя, или «помазанника Божьего» (на иврите «Машиах», по-гречески «Христос»), то различия и вовсе покажутся ничтожными. То есть, был период в истории, когда вместо трех, как будто не связанных между собой, религий – христианства, иудаизма и ислама – на земле господствовала одна монотеистическая вера, в рамках которой первоначально и развивались эти три течения. Можно сказать, вера эта была «колыбелью» указанных религий, не случайно названных потом «авраамическими».
В эту веру, – я бы назвал ее «отчей» или даже «старой» верой в т.ч. и из-за ее поразительного сходства с одноименным феноменом российской истории, – потребовалось однажды вдохнуть новую жизнь с тем, чтобы на фундаменте новой религии воздвигнуть новую церковь – церковь ап. Петра, имя которого в переводе с греческого и означает «камень», т.е. фундамент. Возглавив эту церковь, или, как ее потом стали громко называть, «апостольский престол», можно было выйти из-под опеки Византии, закосневшей в привязанности к «отчей» вере, или даже стать единоличным «викарием Христа», т.е. наместником Сына Божьего на земле.7
Стремление монополизировать духовную сферу, подогреваемое антиимперскими амбициями французского короля, и было настоящей причиной атак на Византию, получивших удивительно точное (если иметь в виду практически нулевую степень христианизации Империи того времени) название «крестовых походов».
Грубо говоря, иудействующую Византию предполагалось крестить. «Грубо говоря» здесь означает лишь то, что древний иудаизм, как я уже отметил, обладал зачатками христианства, т.е. был по сути протохристианством. Судя по следующему фрагменту, в перечень этих зачатков кроме идеи Спасителя (Машиаха) входило даже крещение, смысл которого, правда, несколько отличался от смысла крещения христианского:
То есть, в древнем Израиле крест был известен, играя, очевидно, роль показателя «избранности», а, поэтому, процедура крещения Византии, средневековому аналогу Израиля, была знакома не понаслышке. Поэтому, если уж быть абсолютно точным, речь могла идти лишь о перекрещивании. Перекрещивании в «новое», «самое христианское» из всех христианство – католицизм.
Слишком радикальных шагов в деле построения новой веры и навязывания ее Империи народ просто не понял бы и наверняка поднял ее творцов на вилы, поэтому, устои не тронули. Сделали так, что даже никто из современных продвинутых исследователей не возьмет в толк, в чем суть различий, не говоря уже о неграмотных крестьянах того времени. Две религии так переплелись в результате, что, например, катар, приверженцев этого древнейшего учения на европейском Юге, некоторые называют еретиками, а другие с пеной у рта доказывают, что они как раз и были подлинными христианами. То же и с тамплиерами, осужденными и казненными по обвинению в ереси, аналогичной катарской, – обвинению, которое многими считается сфабрикованным.
Что же было сделано, чтобы породить столь нужные папству различия? Маленькая вставочка: мессией, т.е. Христом, провозгласили реального человека по имени Иисус, сына плотника Иосифа. Соединили в одном лице божественное и земное.
Этим актом рационализм древних был поколеблен. Сменивший его иррационализм, несмотря на всю свою оторванность от реалий, пришелся нарождающейся жреческой верхушке Запада явно по вкусу. И не только потому, что стал идеологическим подспорьем ее сепаратистских устремлений. Он не был понятен массам, а, следовательно, оправдывал само ее существование в качестве толкователей учения – учителей или «пастырей».
В конечном счете оправдание это обернулось раздутым штатом служителей божьих. Церковь Запада быстро превратилась в объект постоянного недовольства не только со стороны низов, но и со стороны светской аристократии, которую не устраивало растущее вмешательство пастырей в светскую жизнь, попытки управлять ею.
Доктрина совмещения в одном лице земного человека и небожителя стала, помимо всего прочего, источником постоянных бессмысленных споров о природе Христа. В глазах древних законников Иисус оставался всего лишь земным человеком, в лучшем случае пророком. Небожителем же считался Христос, пришествие которого еще только ожидалось. Попытки придать смысл их объединению в одном лице заведомо были обречены на неудачу, поскольку имели целью соединить несоединимое. Иррациональное не подлежит логическому осмыслению, что четко отразил Тертуллиан в выражении «Верую, ибо абсурдно».
С Христом в облике Иисуса оказалось разобраться на порядок труднее, чем просто с Иисусом. Христос непознаваем и невыразим, как проявление божественного. Иисуса же, как реального человека, вполне можно изобразить на иконе. Отсюда ожесточенный спор иконоборцев с иконопочитателями.
Христос, как проявление божественного, имеет одну, божественную природу. Иисус же, как земное или «тварное» существо, может быть в лучшем случае пророком. Отсюда нескончаемый спор католиков с арианами и монофизитами.