Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).
Шрифт:
— Насколько я понимаю, на четыре отмеченных вами дома уже покушались. Впрочем, не думаю, что мне стоит совсем их отбросить, но все же помечу их как «сомнительные»: вы же понимаете, что шайка — а мы, безусловно, имеем дело с шайкой — возможно, рассчитывает как раз на то, что мы обойдем вниманием эти дома. А вот «дом, пустующий в зимние месяцы» я, пожалуй, вычеркну, поскольку это означает, что фамильное серебро и все драгоценности хозяева сдали в банк. О! И вот этот — «отец и четверо сыновей, все силачи и охотники» — я тоже вычеркну, у них ведь наверняка всегда имеется под рукой огнестрельное оружие, не думаю, что взломщикам захочется беспокоить таких людей. Ага! Вот это уже кое-что! Дом, который грабители в своем списке наверняка пометили бы как «весьма заманчивый». «Вуттон-холл, недавно сменил владельцев, перестроен,
— Электрическое освещение. Думаю, этот дом тоже можете вычеркнуть. Я лично считаю электрическое освещение одним из надежнейших средств против воров.
— Да, если не полагаться исключительно на электричество: при определенных обстоятельствах оно может подвести, да еще как. Вижу, этот джентльмен также владеет великолепным столовым и прочим серебром.
— Да. Мистер Джеймсон — человек зажиточный и хорошо известен в округе. Его кубки и канделябры достойны всяческого внимания.
— Это единственный дом в районе, который освещается электричеством?
— Да, к сожалению. Войди электричество в моду, у полиции в долгие зимние ночи было бы куда как меньше забот.
— Уж поверьте, грабители придумали бы, как с этим бороться, — в наши дни они многого достигли. Уже не слоняются, как пятьдесят лет на зад, с дубинками и пистолетами — с нет, они планируют, обдумывают и действуют весьма изобретательно пускают в ход воображение и не заурядные артистические способности. Кстати, мне нередко приходило в голову: все эти популярные детективные рассказы, на которые в нашу дни такой большой спрос, верно крайне полезны преступному сословию.
На «Трех мостах» пришлось так долге ждать обратного поезда, что в Редхилл Лавди вернулась уже затемно. Мистер Ганнинг не стал ее провожать, а вышел на предыдущей станции. Лавди сразу отослала саквояж в гостиницу, где забронировала себе номер телеграммой с вокзала Виктория. И, не отягощенная багажом, тихонько покинула станцию Редхилл и устремилась прямехонько к лавке суконщика на Лондон-роуд. Благодаря подробным указаниям инспектора найти лавку оказалось нетрудно.
Пока мисс Брук шла, на улицах сонного маленького городка загорались фонари, а к тому моменту, как она свернула на Лондон-роуд, по обеим сторонам дороги лавочники вовсю уже зажигали огни в витринах. Через несколько ярдов темный проем между освещенными магазинами указал Лавди, что здесь уходит в сторону от оживленных улиц переулок Пейвд-корт. Боковая дверь одной из лавчонок на его углу словно бы предлагала удобный наблюдательный пост, откуда можно было осмотреться по сторонам, не будучи самой на виду, и там-то, съежившись в тени, мисс Брук укрылась, дабы составить представление о маленьком переулке и его обитателях. Тупичок оказался именно таков, как описывал инспектор, — скопище домишек на четыре комнаты, причем больше половины из них пустовало. Номера седьмой и восьмой, располагавшиеся в самом начале переулка, имели вид чуть менее запущенный, нежели остальные. Номер седьмой тонул в кромешной темноте, а в верхнем окошке номера восьмого светилось что-то вроде ночника, из чего Лавди заключила, что там, возможно, расположена комната, отведенная под спальню маленьких калек.
Пока она так стояла, обозревая дом подозрительной общины, в поле зрения показались и сами сестры, по крайней мере две из них, с тележкой и подопечными. Это была странная маленькая процессия. Одна сестра, в длинном глухом платье из темно-синей саржи, вела под уздцы ослика; вторая в таком же одеянии шла рядом с низенькой повозкой, где сидели двое детишек самого болезненного вида. Сестры явно возвращались из очередного долгого странствования по окрестностям, хотя час уже был слишком поздний, чтобы малолетним калекам бродить по улицам, — возможно, правда, задержка объяснялась тем, что сестры просто заплутали на обратном пути. Когда они проходили под газовым фонарем на углу, Лавди успела немного разглядеть их лица. Памятуя описание инспектора Ганнинга, она без
Когда ослик остановился на углу улицы, Лавди услышала, как один из маленьких калек обратился к печальной девушке, назвав ее сестрой Анной, — мальчик жалобно спрашивал, когда же им дадут поесть.
— Сейчас, уже скоро, — ответила сестра Анна, вынула — как показалось Лавди, очень бережно — малыша из повозки и, посадив его на плечи, понесла к двери номера восьмого, которая при их приближении немедленно отворилась. Вторая сестра проделала то же самое с другим ребенком, затем обе они вернулись, выгрузили из повозки множество свертков и корзинок, после чего повели старенького ослика вниз по улице — вероятно, в расположенную неподалеку конюшню, принадлежавшую уличному торговцу фруктами.
Какой-то велосипедист поздоровался с сестрами, соскочил с велосипеда на углу переулка и повел его по мостовой к двери дома номер семь. Открыв ее ключом и толкая велосипед перед собой, он скрылся внутри.
Лавди предположила, что это и есть тот самый Джон Мюррей, о котором ей рассказывали. Когда он проходил мимо, она сумела рассмотреть его — это был темноволосый и довольно благообразный мужчина лет пятидесяти.
Поздравив себя с тем, что ей повезло за краткий срок увидеть столь много, Лавди вышла из своего укромного уголка и направила стопы к лавке суконщика по другую сторону улицы.
Самого беглого взгляда хватило, чтобы запечатлеть в памяти лицо необычайно печальное и прекрасное.
Найти ее оказалось легко. Над входом значилось странное имя Толайтли и красовались изображения всевозможных товаров, призванных целиком и полностью удовлетворять потребности слуг и прочих представителей низших слоев общества. В витрину гляделся какой-то высокий здоровяк. Нога Лавди уже ступила на порог отдельного хозяйского входа, а рука уже легла на ручку дверного молотка, когда здоровяк вдруг обернулся, и она узнала в нем того самого рабочего, что так растревожил душевный покой мистера Ганнинга. Правда, теперь голову его украшал котелок, а не картуз, а в руках не было корзинки с инструментами, но всякий, наделенный таким же цепким и зорким взглядом, как Лавди, мгновенно узнал бы посадку головы и разворот плеч человека со станции. Не дав ей времени более подробно рассмотреть его, незнакомец быстро повернулся и пошел прочь. Теперь задача Лавди усложнилась. По сути дела, засаду ее раскрыли, ибо не оставалось никаких сомнений: пока сама она стояла, наблюдая за сестра ми, этот незнакомец тайком наблю дал за ней.
Миссис Голайтли оказалась осо бой учтивой и предупредительной Она проводила Лавди в комнату на верху и принесла письма, которые инспектор Ганнинг любезно отправлял мисс Брук в течение дня. Она выдала гостье перо и чернила, а затем, по дополнительной просьбе, налила ей крепкого кофе, заметив при этом, что от него «даже соня всю зиму глаз бы не сомкнула».
Пока услужливая хозяйка хлопотала в комнате, Лавди успела задать несколько вопросов по поводу обосновавшейся через двор общины. Однако на сей предмет миссис Голайт-ли не рассказала ничего такого, чего мисс Брук уже и сама не знала, разве только то, что вылазки сестер начинаются ровно в одиннадцать утра, а до того часа их на улице ни разу не видели.
Дежурство Лавди в тот вечер оказалось совершенно бесплодным. Хотя молодая женщина и просидела почти до полуночи, выключив лампу и вперив взор в дома номер семь и номер восемь, бодрствование ее никак не было вознаграждено — ни одна дверь ни на миг не приотворилась. В обоих домах огоньки переместились с первого этажа наверх, а потом, часов в девять-десять, исчезли вовсе, и — никаких признаков жизни. Все эти долгие часы перед мысленным взором Лавди снова и снова вставало, точно каким-то образом отпечатавшееся в воображении, прекрасное и грустное лицо сестры Анны.