Не ты
Шрифт:
— Точняк. Один хрен, даже не открыл бы. Скучно это все — сил нет.
Ну, это такое дело, конечно. Может, и скучно. Только, чтобы получить образование, можно было и потерпеть. Лично Мура очень рассчитывала заполучить приличную должность со временем, и как-то по жизни подняться. Хотя Богатыреву, конечно, на этот счет можно было не париться. Ему мама с папой до конца дней все обеспечили.
— Зачем тогда восстановился?
Сева скосил на нее взгляд и перевернул свой найковский снепбек козырьком назад.
— Чтобы делать хоть что-то, Мура… Чтобы сдвинуться с мертвой точки, куда меня завело все это
— Ты мог бы сосредоточиться на творчестве, — внесла робкое предположение.
— Мог бы. Если бы… Черт! Ты себе можешь представить рэп-звезду ампутанта?!
Маша поежилась. Свыкся? Да ни черта! Горечь прожигала Севу изнутри и вырывалась наружу, задевая своими искрами всех вокруг. Должно быть, его близким приходилось очень нелегко.
— Но ты же можешь стоять на сцене.
Богатырев хмыкнул:
— В том-то и дело, что только стоять.
— А от рэпера много и не требуется. Топчись себе потихонечку, руками маши, как у вас заведено!
Маша не была уверена, что поступает правильно. В одном она не сомневалась — жалости Сева не принял бы. Вполне возможно, что сейчас лучшая тактика в разговоре с ним — это вызов! Ну, ей, по крайней мере, казалось так.
— Руками махать? — дернул кончиком рта.
— Ага, жестикулировать, — Мура качнулась телом из стороны в сторону и помахала перед лицом Богатырева ребром ладони, потом отвела руку вниз и немного в сторону, прижав безымянный палец к ладони, сделав пару классических жестов, характерных для свободного флоу.
— У тебя неплохо выходит, — заметил Сева, с интересом наблюдая за Мурушкиной.
— Могу дать пару уроков, — стушевалась она, сплетая пальцы в замок.
— Почему нет? Можно после экзамена куда-нибудь забуриться…
— О, нет. Извини. Я потом на работу.
Кто бы мог подумать, что спустя два года Мура откажет Богатыреву в свидании? Никто? А вот, как случилось. И главное, ведь не ёкало ничего. Абсолютно. Будто это не по этому человеку она так долго убивалась, будто не им болела. И что виной — прошедшие годы, или чувства к другому мужчине — не имело значения. Главное, что она на многое теперь смотрела иначе. И на себя, прежнюю, тоже…
— Понятно, — зло фыркнул Богатырев. И эта злость почему-то ей по нервам проехалась, как наждаком.
— Что тебе понятно? — уточнила Мура.
— Ой, все. Типа, ты сама не знаешь.
— Не знаю.
— Отмазки лепишь эти тупые! Думаешь, я их схаваю? Как же вы все затр*хали со своей жалостью!
Сева повысил голос, и на них стали оглядываться другие ребята, которые, кто где мог, повторяли билеты.
— Какие отмазки, Сева? Какая жалость? Тут меня жалеть надо. Лето на дворе, а у меня — то учеба, то работа. Я бы, может, с радостью куда-нибудь забурилась, да только… на работу надо. Ага. Я уже повторяюсь.
Бросив на нее подозрительный взгляд, Сева провел ладонями по коленям. Пульс на его шее бился так сильно, что дракон, изображенный на ней, казался живым. Пугающее зрелище, если честно.
— То есть ты… не пытаешься от меня отделаться… и все такое?
Глядя в пол, Мура покачала головой:
— Не пытаюсь, Сева. Конечно, моя детская влюбленность осталась в далеком прошлом, но зла я на тебя не держу. И не вижу причин, по которым мы не могли бы общаться.
— Только общаться?
— Как я уже сказала, все остальное — в прошлом.
— А если бы у меня были ноги…
— Ничего бы не поменялось! — перебила парня Мура.
Богатырев ничего не ответил, только еще раз хмыкнул. И практически тут же в коридоре мелькнула светленькая макушка Лизетты. Мура встала и пошла к ней навстречу, дабы избежать очередных разборок подруги с Богатыревым. А то, мало ли, вдруг той не понравится, что они дышат с ним одним воздухом на двоих?
Экзамен в тот день Мура сдала на четверку, однако ее такая оценка вполне устраивала. Это мать, когда Маша училась в школе, за любые оценки, кроме «отлично», её убивала, а теперь Муру только хвалили. И дед, и Иван, которому она сообщила о результате по телефону. И знала ведь, что иначе не будет, но все равно каждый раз удивлялась, что ей больше не нужно соответствовать чьим-то запросам в ожидании подачки в виде еще одной дозы любви. Неправильной любви, суррогатной. Но в детстве Мура этого не понимала. И все сильнее укоренялась в мысли, что ради этой пресловутой любви что-то кому-то непременно должна. Ей тогда не приходило в голову, что родительская любовь, как и любая другая, должна быть бескорыстной, возможно, даже иррациональной. Она старалась стать лучшей во всем! А потом робко несла в кулачке свои достижения. Щедро делилась ими. Но… их всегда было мало. Всегда…
Подавленная, с испорченным настроением Мура поехала на работу. Самохин даже поболеть нормально не мог. Несколько дней — и все. Уже скачет по офису, как сайгак. Нет, так-то, конечно, лучше. Спокойнее. Работа у Дмитрия дома ее расслабляла. Совершенно невольно Машины мысли уносились куда-то прочь от накладных и писем, от договоров и смет. И разговоры они вели какие-то странные. Философские… И несло ее в этих беседах куда-то совершенно не туда.
Маша заварила зеленый чай, просмотрела оставленную ей работу и принялась разгребать со стола. Подшивать письма, регистрировать ответы…
— Добрый вечер.
— Добрый вечер, Дмитрий Николаевич, — стараясь не показать своего удивления, кивнула Мура. Не то, чтобы Самохин с ней не здоровался раньше, но обычно это происходило на бегу. Быстрый кивок головы — вот и все приличествующие случаю церемонии.
— Как прошли выходные?
— Эээ… Нормально.
— Как свидание?
— Свидание?
— Ну, ты же в пятницу на свидание ходила? Или я что-то попутал…
— Наверное, — покачала головой Маша, ошарашенная вопросом начальства, — мы с подружкой ходили в клуб, — добавила торопливо, уткнувшись в разложенные на столе документы.