Не ты
Шрифт:
— А ты — философ, Маша…
— А у вас температура опять. Горите — аж отсюда видно. Вам бы прилечь, а с бульоном я и сама закончу.
Самохин послушно расположился на диване, опустил голову на прямоугольную подушку в полоску всех оттенков коричневого и медленно, будто нехотя, прикрыл глаза.
— А что же с этими фантиками делать, Мурушкина?
— Главное — не разворачивать, и на вкус не пробовать. А там… можно отдать голодающим. Те сожрут и добавки попросят.
— А что же мне есть потом, если раздам все конфеты?
— А вы, Дмитрий Николаевич, бульончик кушайте. Простенький, возможно, даже покажется, постный. Но для
Маша не знала, дослушал ли ее генеральный, или раньше уснул. Лучше бы он, конечно, вообще о ее трепе не вспомнил. С чего только разошлась? Нашла, кого жизни учить. Идиотка. Но сказанного не воротишь. Своими словами ты управляешь ровно до тех пор, пока те не сорвались с губ. А после — уже они берут тебя в оборот. Бросив еще один задумчивый взгляд на Дмитрия Николаевича, Мура вернулась к работе. Бульон на плите кипел, как и мысли в ее голове. По всему выходило, что у генерального имелся ребенок. Мальчик, с которым ему не давали общаться в детстве, и который теперь, похоже, вышел из-под контроля. Это никоим образом не делало Самохина менее желанным для Маши, напротив… Ей захотелось отогреть Дмитрия. Подарить ему то, чего он, похоже, не знал. То, чего она и сама не знала! Семью.
Глава 4
— Ты не можешь меня бросить на произвол судьбы!
— Начинается!
— Я серьезно, Мура! Чего тебе стоит пойти вместе с нами?
— У меня сессия, работа, требовательный начальник и сварливый дед! Я до дивана с трудом доползаю, а ты мне предлагаешь еще в клубешник сходить!
— Ты рассуждаешь как пенсионерка, Мура. А ведь тебе всего двадцать лет!
— А кажется, что все сто…
— Тем более нужно взбодриться! Ну? Тряхнем стариной под крутые панчи2…
— Нет, Лизетта, и не проси, и вообще, помолчи немного, дай я хоть конспект почитаю.
— Перед смертью не надышишься! — блеснула народной мудростью Лизетта.
— А разве я собралась умирать?
Девушка воткнулась взглядом в тетрадку и надолго выпала из реальности. Первый зачет — а в ней никакой уверенности! Ведь после работы у Муры совершенно не оставалось сил на зубрежку, и теперь она могла рассчитывать разве что на знания, которые почерпнула на лекциях, хотя с вечно тарахтящей на ухо Лизеттой, услышала она не так, чтобы много. А значит, надежда оставалась только на данный от природы ум.
— Твою мать! Вот какого хрена?! — зашипела Лиза на ухо, и что-то в ее голосе заставило Машу оторваться от своего занятия. Сначала она не поняла, что послужило причиной Лизкиного возмущения, а после… Нет, ничего сверхъестественного не случилось. Она не умерла, не упала в обморок, жизнь не остановилась, планета не замерла, но… Все же вид стоящего в нескольких метрах Богатырева царапнул что-то там… глубоко, убранное с видного места в самые дальние тайники памяти. То, что вспоминать не хотелось, не то, чтобы ворошить. — Вот и че этот урод приперся?!
— Да тише ты, чего орешь?
— Пусть знает, что я о нем думаю!
— Можно подумать, его это волнует.
— М*дак он редкий. Разве таких заботит хоть что-то?
— Да, брось. Что на калеку злиться? Его жизнь вон как наказала. Хромает до сих пор.
— Так и надо этому обосранцу за то, что с тобой тогда так.
— Да ну! Он же не знал, что я такая впечатлительная, — хмыкнула Мура.
— Интересно, что ему здесь понадобилось… — процедила Лизетта сквозь зубы.
Маша покосилась в сторону собравшихся в проходе парней. Модная удлиненная челка, пришедшая на смену подстреленной прямой, которую она носила еще два год назад, позволяла ей действовать незаметно. Да уж. Хорош, как и раньше. Ничего та авария в нем не изменила. Стоит, как всегда, в центре внимания, руками машет. Только татух еще больше, все открытые участки кожи забиты, так что даже на лицо кое-где узор наползает, прибавляя ему загадочности. Будто бы почувствовав ее взгляд, Сева медленно повернул голову.
— Пойдем в первой пятерке, — сказала Мура Лизетте, делая вид, что ничего такого не происходит.
— Очкую я что-то.
— Сама говорила, что перед смертью не надышишься. А на этого смотреть — сил нет.
— Помнишь, слух ходил, что ему ноги оторвало? — шепнула Лиза, уже на пороге аудитории. — Ты еще плакала тогда…
— Да это из жалости, Лиз.
— А он тебя не жалел! И, как видишь, ноги на месте.
— Ну, и пусть. В прошлом все.
— Нужно поспрашивать у своих, откуда этот урод появился. Говорят, за границей лечился долго, после аварии.
— Мурушкина, Самойлова, вы сюда поговорить пришли или зачет сдавать? Тяните билет, неугомонные! — прервал их разговор строгий голос преподши.
Билет выпал не самый худший. Мура довольно уверенно рассказала о построении вероятностной математической модели случайного явления и получила первое заветное «зачтено» в зачетку. А вот Лизка в теме откровенно плавала, но поскольку от нее никто и не ждал чего-то фееричного, той с горем пополам и посильной помощью преподавателя ей все же удалось рассказать об аксиомах Колмогорова.
— Я сегодня напьюсь! — поставила подругу перед фактом Самойлова, выходя из аудитории.
— Не рекомендую. Послезавтра у нас история экономических учений.
— Ты — зануда. А у меня — стресс. Его лечить надо! Нет, посмотри, сидит…
— Может, он восстановился, а? — внесла предположение Маша, наткнувшись на пристальный Севин взгляд.
— Понятия не имею! Но с нашим везением…
— Ты-то здесь при чем?
— А мне за тебя обидно! — возмутилась Лизетта, а после добавила зло, переступая через вытянутые конечности Богатырева. — Расселся барин! Ни пройти, ни проехать!
— Зачем ты так?
— Пусть ведет себя, как человек. А то привык, что земля вокруг него вертится!
— Ты ведь ничего о нем не знаешь.
— Нет, вы посмотрите! Поверить не могу, что ты его защищаешь!
— Я не защищаю, просто…
Что «просто» Маша и сама не знала. Она была в больнице, когда Сева разбился. Все случилось в один день. Мура вскрылась, а Богатырев попал в страшную аварию на той самой машине, которой она так сильно восхищалась. Подробности произошедшего семья Всеволода хранила в тайне, и достоверно никто не знал, как все было на самом деле. Ходили упорные слухи, что в крови Севы обнаружили ударную дозу запрещенных препаратов, но дело очень быстро замяли. Сама Маша находилась не в том состоянии, чтобы вникать в подробности. Ей зашили раны и вытолкнули в жизнь, к которой она не была готова. И с которой ей никто не собирался помогать разобраться. Родители… если и испугались поначалу за дочь, то надолго их испуга не хватило. Маша, наверное, никогда не забудет, как мать отходила ее полотенцем только лишь за то, что спустя неделю после выписки она слишком пристально, по мнению той, смотрела в окно. Как эта женщина кричала, брызжа слюной: