Не ты
Шрифт:
— Приемная…
— Маша… Это Самохин. Я там смету на столе оставил… Кхе-кхе… Думал, в почте найду, так нету. Ты мне не можешь закинуть? Домой. Я расходы на такси компенсирую.
От стольких слов, произнесенных кряду, горло болело так, будто в него раскаленный штырь сунули. Предметы перед глазами расплывались, и в какой-то момент Самохин подумал, что оставаться дома одному небезопасно. Между тем, на там конце провода пауза совершенно неприлично затягивалась.
— Домой? Прямо сейчас?
— Нет, послезавтра! — вспылил Дмитрий Николаевич, — конечно, сейчас! Так, что?
— Ну… ладно. Хорошо. Я подъеду. Скажите только номер квартиры.
— Семьдесят восьмая, третий этаж.
Странная эта Мурушкина. Космическая какая-то. Он на нее сразу внимание обратил, хотя, признаться, смотреть там особо было и не на что. Вечно в тряпки какие-то стрёмные вырядится, то джинсы, которые мешком висят, то свитеры размера оверсайз. Нет, Самохин не заглядывался на подчиненных и херассментом не промышлял, напротив, считал, что шашни на работе ни к чему хорошему не приводят, но это другое. А вот слепым он не был. Тут, хочешь не хочешь, внимание обратишь, кто и как на работу приходит. Салаватина из бухгалтерии — что тебе на дискотеку. Сельскую и не слишком гламурную. О таком понятии, как дресс-код, она, казалось, вообще не слышала, как и Галочка — оператор колл-центра. И Сивушкина, и Манучарова. Гнать бы их поганой метлой за нарушение корпоративной этики. Да только эти девы с ним, считай, у истоков стояли. А потому Дмитрий на многое закрывал глаза. Мог отпустить пораньше, или ссуду беспроцентную дать, если возникала такая необходимость. Добро он никогда не забывал. Это делало его человеком и не позволяло скурвиться в жестоких реалиях отечественного бизнеса.
Иной раз Самохина настигала тоска по тому времени, когда можно было выйти в соседнюю комнату и с успехом порешать все вопросы. Когда для принятия решений ему не нужно было бегать по разным отделам и назначать производственные совещания. Когда в любой момент можно было выйти из осточертевшего офиса — и пойти к шоферюгам язык почесать. Так он держал руку на пульсе. Так ничего не проходило мимо него. А тут приходилось учиться делегировать полномочия, наступив на глотку нужде, все держать под личным контролем. Теперь все не так. Приходится расширяться, набирать новых, незнакомых людей, которых он, вполне возможно, никогда не увидит…
Видимо, совсем мужика скрутило, потому как отключился — даже того не заметив. В себя пришел — как из морских глубин вынырнул — мокрый весь, с колотящимся сердцем, под оглушительный звон дверного звонка. Что за черт?
Мура уже забеспокоилась, когда Самохин, наконец, ей открыл. О-о-о! Да тут совсем дело плохо. Стоит, одной рукой за косяк держится, а самого шатает, как пьяного, и лицо все в испарине, и совсем не по-деловому голая грудь. Маша отвела взгляд от мелких прозрачных капелек и, не глядя на генерального, сунула ему под нос скрепленную крокодильчиком пачку бумаг, которые Дмитрий Николаевич совсем не торопился забрать.
— Маша? — удивленно спросил вместо этого. Будто бы или вовсе ее не ждал, или ждал, но кого-то другого.
— Вот… вы смету просили. Я привезла.
— Заходи…
— Зачем?
Ответа не последовало. Неуверенно передернув плечами, Маша вошла в квартиру. Даже как-то странно, что он живет в таком простом, без всякого намека на элитность, доме. Внутри — хороший современный ремонт, но могло быть и лучше, учитывая доходы Самохина. Мрамор, там, и лепнина всякая. Маша фыркнула, представив Дмитрия Николаевича в таком помпезном интерьере, и решила, что лучше уж так, как есть. Ему идет, кстати. У разобранного синего дивана силы генерального покинули окончательно. Тяжело привалившись к стене, он едва устоял на ногах.
— Дмитрий Николаевич, вам врача надо!
— Тише, Мурушкина! Не трещи…
— Так, вам же плохо совсем!
— Горло болит — невелика беда…
— Горло? Дайте-ка я гляну… Ну, что вы смотрите? Рот открывайте!
От этой всей трескотни боль лишь только усиливалась, ему бы помолчать, но все же не удержался:
— А в тебе, что, пропадет великий ухо-горло-нос?
Мура стушевалась. Весь ее запал, вызванный беспокойством о здоровье любимого начальника, вмиг погас. И снова накатила неловкость:
— Нет… просто я в детстве часто ангиной болела. Могу отличить. И как лечить знаю.
В принципе, Дмитрию было уже все равно. Температура фигачила — тут сомневаться не приходилось, и если сначала ему было жарко, то нынче — знобило. Рот он послушно открыл. Маша подсветила себе фонариком от телефона и сокрушенно покачала головой:
— Дело плохо.
— Я, что, умру?
— Даже не надейтесь. Это было бы слишком просто. А так… придется немного помучиться. И, конечно, постельный режим. У вас есть, кому за вами ухаживать? — спросила без всякой задней мысли, потому что ему действительно сейчас требовался уход.
— Разберемся… — буркнул Самохин, заваливаясь на диван.
— Дмитрий Николаевич, может, врача?
— Никаких скорых, Мурушкина. Так и знай.
— А что же мне с вами делать?
— Как, что? Не ты ли мне буквально минуту назад говорила, что знаешь, как это дело лечить?
Язык генерального заплетался, а ведь это только начало. Дальше, однозначно, хуже будет. Мура осела в кресло. Дернул же ее черт языком болтать! И что теперь прикажете делать? Как расценивать его слова? Как приказ начальника о нем позаботиться? Маша растерянно покосилась на часы, а когда вернулась взглядом к Самохину, тот уже отключился. Просто великолепно!
Первым делом Мура потопала в аптеку. Поскольку в доме генерального царил идеальный порядок, ключи отыскались быстро. Деньги тоже нашлись, но их брать Маша не стала. Лучше уж за свои лекарства купит, а потом, при случае, чеки сдаст болящему под отчет. По дороге в аптеку позвонила деду, предупредив того, что ночевать будет у Люси с Иваном. Так уже случалось, когда они с братом засиживались за разговорами допоздна.
— Так я не поняла, ты к нам ночевать придешь, или у своего матерщинника останешься? — поинтересовалась Люся, стоило Маше ей все объяснить.
— Даже не знаю, — растерялась та. — Дурацкая ситуация. И бросить его — не бросишь, и как оставить его вот так — ума не приложу.
— Вот и не прикладывай! Думать много — вредно! К тому же, это ведь такой шанс, Машуль!
— На что это ты намекаешь? — подозрительно поинтересовалась Мура у снохи, будучи полностью уверенной в том, что о ее чувствах к Самохину никто не знает. Ну, за исключением Лизетты, конечно, но эта дама все, что угодно, выпытает. Здесь без вариантов!
— Ну… как же? Ты уже забыла, на чей капот твой башмак свалился? Это ведь судьба, Маш!