Не удержать в оковах сердце
Шрифт:
А теперь из них ушла сила. Взяв его пальцы в свои, она сильно сжала их, но он лежал без звука, без движения. Он больше не цеплялся за жизнь, и она была бессильна удержать его в этом мире.
Его рука по сравнению с ее рукой была такой большой, темной и крепкой. Ей не верилось, что нечто невидимое может убить такого сильного и выносливого человека. Лихорадка сжигала его, и постепенно уходили из него последние слабые признаки жизни.
— Нет! — Саманта обняла его обеими руками. Упрямства у нее хватит на них двоих. — Нет! Ты не можешь! Тем более сейчас, после всего,
Слезы безудержным потоком хлынули из глаз — горячие, горькие. Все ее упрямство не поможет ему. Ему уже ничто не поможет. У нее не осталось надежды снасти его. Ужас и уныние охватили Сэм, лишив последней надежды. Она долго сопротивлялась отчаянию, но все оказалось напрасно.
Их ждет смерть. Медленная, жуткая смерть в кромешной тьме. Мысль эта так потрясла ее, что она бессильно опустилась на землю и, не отпуская его руки, уткнулась лбом в его грудь, закрыла глаза и, больше не сдерживаясь, дала волю слезам. Она была сломлена тщетностью своих усилий, отчаянием и беспомощностью, измучена бессонными ночами без пищи и воды. Но она плакала не только над собой. Она плакала от жалости к нему. К нему.
Сэм крепко зажмурила глаза. Она даже не знает его имени, имени человека, который ворвался в ее жизнь, словно удар молнии. Это не просто благодарность, восхищение или уважение. Ее чувство к Нему было значительно сложнее. Теперь она начинала понимать свое сердце.
Много часов подряд он лежал без сознания, вскрикивал от боли и метался так, что ей приходилось, собрав все силы, удерживать его на месте, чтобы он не растревожил рану. Он все время бредил, выкрикивал какие-то имена, бранился… но иногда говорил вполне внятно.
Он вспоминал о таких жутких событиях, что у Сэм волосы вставали дыбом. Раньше ей было любопытно узнать о его прошлом, теперь же она думала, что, пожалуй, было бы лучше ничего не знать об этом.
Если хотя бы часть из того, что он говорил в бреду, правда, то у него было страшное детство, страшная юность — страшная жизнь.
Он несколько раз звал своего отца и что-то бормотал о веревке, об эшафоте. Широко раскрытыми глазами он смотрел в темноту, будто перед ним развертывалась картина казни его отца. Его силой заставили смотреть, как вешают отца за какие-то преступления, а после этого бросили в плавучую тюрьму. Он рано осиротел… а уж она-то знает, что это значит.
Сэм с трудом сдержала слезы. Нелегко представить себе мальчишкой этого бородатого широкоплечего мужчину.
Мысль о маленьком мальчике с ясными изумрудно-зелеными глазами, таком одиноком, таком испуганном, обреченном быть погребенным заживо в страшной тюрьме за преступление, которого не совершал, разрывала ей сердце.
Она не знала ни как ему удалось бежать из плавучей тюрьмы, ни что с ним случилось потом. Она могла лишь догадываться об этом, складывая обрывки того, что он говорил в бреду.
По иронии судьбы, она теперь больше знала о том, каким он был десятки лет назад, чем о том, какой он сейчас. Теперь ей была понятна его настороженность, даже враждебность к окружающему миру, который так безжалостно
Саманта почувствовала горькое сожаление. Ведь ей уже никогда не удастся понять его! Она никогда ничего больше о нем не узнает, как он вошел в ее жизнь незнакомцем менее недели назад, так и умрет незнакомцем.
Опустившись на колени рядом с ним, она прислушалась к его дыханию, возможно, к его последнему вздоху, и закрыла лицо руками, пытаясь собрать последние крохи мужества, благоразумия, надежды, чтобы помочь ему.
— Прошу тебя, — прошептала она. — Прошу тебя, Господи, помоги мне! — Сжав кулаки, она подняла голову и уставилась в темноту. — Помоги нам!
В этот момент огонек светильника, мигнув в последний раз, погас, оставив ее в кромешной тьме. Стояла полная тишина, если не считать едва слышного журчания сочащейся по стене пещеры воды и слабого, еле слышного дыхания больного.
Ее охватила дрожь. Сначала задрожали руки, потом плечи, потом все тело. Сэм крепко сжала кулаки, так что ногти вонзились в ладони, пытаясь сдержать дрожь.
Нет, она не сдастся. До его последнего дыхания, до последнего удара его сердца она не признает поражения и не будет больше попусту лить слезы.
— Я не сдамся, — горячо произнесла она, повернувшись к человеку, которого больше не видела в темноте. — Ты меня слышишь? Я не сдамся!
Она поискала на ощупь кусок ткани, который использовала для сбора воды, подползла к стенке пещеры и прижала ткань к струйке. Как только ткань увлажнилась, она вернулась к нему и снова начала обтирать его грудь, плечи, лицо, пытаясь вернуть жизнь в измученное тело.
Они выживут.
Сквозь стиснутые зубы она пробормотала те же слова, которые он крикнул ей в водовороте: «Черт побери, неужели ты подведешь меня?»
Над головой пролетела неведомая птица, едва не задев ее крыльями.
Сэм испугалась, насторожилась. Что это за звук? Может быть, ей это приснилось? Она протерла глаза, пытаясь привести в порядок мысли и прислушалась. Ни звука, пещера пуста.
Она, наверное, вздремнула от усталости… совсем ненадолго. Сэм соскребла ножом немного мха со степы пещеры в надежде, что он, может быть, будет гореть. Мох загорелся. Он горел медленно, издавая неприятный кисловатый запах, но все-таки давал слабый свет.
Сэм стряхнула с себя сонливость. Глаза постепенно приспособились к темноте. Она обернулась к лежащему рядом мужчине и, протянув руку, пощупала ему лоб. Он уже не пылал от жара, но дыхание было едва слышно. А пульс… Пульс едва прощупывался. Лихорадка наконец отпустила его, но облегчение наступило слишком поздно. Он издал слабый стой. Сэм чуть не вскрикнула от радости: каким бы слабым он ни был, это все-таки признак жизни. Потом по его телу прошла дрожь, как будто от холода.
Сердце у Сэм упало. Не для того она много дней сражалась с лихорадкой, грозившей сжечь его заживо, чтобы теперь дать ему погибнуть от холода. Слабый огонек светильника давал не больше тепла, чем свечка. А у нее не было даже одеял. Топкая хлопчатобумажная рубаха не согреет. Единственный способ согреть его…