Не в счет
Шрифт:
— Не за Измайлова, — я подхватила эхом, растянула губы в вежливой улыбке, чтоб давно усвоенной мной прописной истиной поделиться. — Мы с ним дружим, а жених у меня другой.
И я его люблю.
И замуж за него я пойду.
Мы… мы кольца, обойдя два десятка ювелирных, на прошлой неделе выбрали и гравировку придумали. Мы отбились от матери Гарина, которая уверяла, что свадьба без минимум ста приглашенных и не свадьба даже. Мы сорок видов тортов перепробовали, а после, так ничего и не решив, первый попавшийся мне на нос намазали.
— Дружите?! — она переспросила недоверчиво,
— А он должен был что-то сказать?
Я… я справилась.
Я поинтересовалась, не замечая поднимающийся где-то в груди ледяной вихрь, выверенным и ровным до последней буквы голосом. И улыбку, склоняя голову чуть на бок, я выдала вежливую и приличествующую.
— Должен! О нас! О вас! Обо всём! — глаза бывшая жена кретина закатила показательно, и нотки стервозности, которые, как мне казалось, и должны быть у моделей, в её голосе зазвучали. — Он же тебя любит! У нас брак был фиктивным, Алина! Для бриташек. Я в одно агентство, в Лондоне, попасть хотела. Им же мужа подавай, чтоб, значит, поверить, что я к ним работать, а не мужика искать приехала, а то они, видите ли, знают чего мне надо…
— Но вы же…
Обжимались.
Целовались на видео со свадьбы, и вместе они жили. Я видела её вещи в его квартире, когда к Измайлову в один из вечеров по учебе и делу мы завалились. Это был первый и последний раз, когда порог его квартиры во время брака я переступила.
— Что вы? — она, перебивая, фыркнула воинственно. — Глеба Викуська уговорила мне помочь. Правда, через год контракт закончился, а продлевать его отказались. Уроды.
— Вы в Москву на Новый год вместе летали.
— Кара!
— На показ мы летали! Я год на две страны жила. Туда-сюда моталась, пахала как проклятая. И — да, это я, Алина-Калина, с Глебом дружу! А вот любит он тебя…
— Н-нет… нет, — головой я замотала отчаянно.
Отступила на шаг от неё.
От её слов, которые мой только отстроенный, выверенный и правильный мир перевернули. Этот мир вдруг сделал сальто-мортале, исполнил невозможный трюк. Или сразу разбился. Он зашатался и разлетелся на миллиард осколков, на воспоминания, на все прожитые, проведенные с Измайловым, дни.
Парой фраз, тремя словами, выбилась из-под ног вся земля.
Уверенность и спокойствие.
И удивительно было, что, не чувствуя больше ни пола, ни собственных ног и словно зависая в пустоте, я устояла.
Не упала.
Я только коснулась подаренного Гариным кольца. Моего уже любимого и родного кольца, с которым сродниться при общей нелюбви к кольцам я успела. И касаться, крутить его, успокаивая нервы, в привычку взяла.
— Да, — она, словно ничего не замечая, не ощущая, как качается этот мир, приговорила безжалостно. — Любит. Только он трус. Он любит так сильно, что ещё сильнее боится всё испортить и потерять.
— Откуда тебе знать?
Я смогла заговорить.
Спросить.
И я не зажала, как хотелось до невыносимости, ладонями уши, чтоб больше ничего не слышать и не знать. И не затопала ногами, не закричала, что не правда! Не может быть правдой! Она шутит, издевается, ошибается.
Что угодно, но только не правда!
— Где носит Кару?! Карина, твою мать!
— Мы говорили, — Карина, оглянувшись на зовущий голос и зал, улыбнулась грустно, понимающе до желания ударить, и самой обыкновенной, усталой и человечной, она на целое мгновение показалась. — Лучше дружить, не рискуя. Так ведь надежнее… План надежный, как швейцарские часы. Настолько, что ты выходишь замуж за другого…
— Карина!!!
— … извини, мне надо идти. А платье лучше посмотри вот это. Оно тебе пойдет.
Пошло.
Платье, вытащенное небрежно и мимоходом, село идеально. Оно сделало из меня самой столь же прекрасную и сказочную фею. Оно влюбило в себя с первого взгляда и безоговорочно. И душу, а не только почти все деньги, я за него отдать была готова.
И отдала.
Купила без раздумий и Ивницкой с Женькой. Им, впрочем, я позвонила и одобрение, механически крутясь на подиуме среди зеркальных стен, получила. И фотографии «наконец-то, купленного, слава богу, платья» я на послушном автопилоте отправила.
Я выбрала через ещё пару дней фату.
И не рассказала.
Я не стала рассказывать никому и ничего про Карину, про нашу такую случайную встречу, которую сами мойры соткали то ли насмешкой, то ли ошибкой. Я… я просто стерла из памяти всё сказанное ей столь же старательно, как стирала когда-то неудачные и кривые линии с рисунков и схем на нормальной анатомии.
Она не Измайлов, чтоб значение её слова имели.
Она ошиблась.
Она придумала, как все года, строя воздушные замки, придумывала я. Ей показалось, как раз за разом, казалось мне, думалось, что какой-то смысл его фразы, случайные касания и долгие взгляды имеют.
Измайлов просто…
…он — просто Измайлов.
Он поздравил, узнав из нашей беседы, со скорой свадьбой, не спросил даже про приглашения и точную дату. И вообще, словно переставая замечать, отображать меня, он больше не комментировал мои сообщения.
Не общался без повода, просто так, как раньше, со мной.
А по делу…
Общих дел у нас больше не было.
И друзьями, пожалуй, мы больше не были.
О чём Ивницкой, отвечая про единственное неотправленное приглашение, я и сказала. Я привела замечательные и очень убедительные аргументы, почему же друзьями после стольких лет, совместных вечеров, пьянок-гулянок, секретов, помощи, ссор, обид и радостей, после всего-всего мы считаться больше не можем.
И ещё один коктейль, намешанный из водки и абсента, я заказала.
— Слушай, у нас, конечно, девичник, — Полька, в кои-то веки до отвращения разумная, выставленный на стойку бокал перехватила проворно, отодвинула в сторону, — но наклюкаться до невменяемости в первый же час не лучшая идея.
— А какая лучшая?
— Я бы сказала, не разговаривать с Кариной, но уже поздняк, — вздохнула, подпирая рукой голову, Ивницкая тяжело, покосилась печально, чтоб закончить совсем уж неуверенной скороговоркой. — Ну или… свадьбу перенести, раз тебя опять из-за него плющит.