Не верь, не бойся, не проси
Шрифт:
– Не может быть, - искренне мотнул головой отставной майор.
– Они-то в эту историю с какого бока замешаны?
Федька притушил сигару, сказал задумчиво.
– Да я и сам ничего не пойму... Там, говорят, еще третий был... Теперь на него вся надежда...
– А... Новокрещенов? Его что, взяли?
– Скажем так... Только добиться от него ни слова нельзя.
– Молчит? Не колется?
– И не расколется, - пригасив невольное торжество в голосе, заявил Федька.
– Мне только что перед твоим приходом звонили. Убит он.
– Убит?!
– Мертвее мертвого.
– Вот даже как...
– удрученно протянул Самохин.
– Тебе, значит, мало показалось следы замести, так ты еще исполнителей после смерти дерьмом обмазал, - и пристально посмотрел Федьке в глаза.
– Зря ты так-то. Не по-людски.
– А я чо?!
– возмутился, не выдержав этого взгляда, тот.
– Ты чо на меня-то? Ишь, зенки ментовские выкатил. Пригаси шнифты-то, пригаси. Да и ваще пошел ты, будешь еще мне в моем дому нотации читать!
– Тебе, Федя, не нотации читать, - серьезно промолвил Самохин.
– Тебе за это башку оторвать надо. По любым понятиям - и нашим, ментовским, и вашим, блатным, и божеским...
– Да я тебя!
– вскочил Федька.
Но отставной майор приказал властно:
– Сидеть!
– а потом разъяснил вкрадчиво: - Я тебе, Федя, не про Новокрещенова сейчас толкую. Он мужик взрослый, сам свою дорожку выбрал. Ты небось неплохо ему заплатил, так, что у того глазенки-то и разгорелись... Я тебе, Федя, пацанчика не прощу. Солдатика. Тебя ж по-человечески помочь попросили. А ты игру завел. Сдал пацанчика. А он, между прочим, Родину защищал. Несмотря на то, что она такими, как ты, гнидами усыпана.
– Достал ты меня этим пацаном, - в сердцах бухнул по столу пухлым кулачком Федька.
– Их за эту войну, да за прошлую тысяч десять уже наваляли, и ничего! Никому дела нет! До сих пор в рефрижераторах замороженные трупы лежат. А ты повелся из-за одного. Ну, отслужит он, отвоюет или из плена вернется, и - что? На биржу труда? На иглу? Их даже преступные сообщества в свои ряды не берут, они ж отмороженные на всю голову, а потому никому и не нужны! Нашел, дурак, из-за кого со мной ссориться!
Самохин слушал скорбно, дымил "Примой", потом глянул украдкой на часы, промолвил, как бы сам с собой разговаривая:
– Нет, все-таки сидит внутри вас, уголовников, дефект какой-то. На генетическом уровне. Вроде дальтонизма душевного...
Приняв его спокойствие за жест примирения, Федька взял себя в руки, сказал, перехватывая инициативу:
– А я ведь знаю, кто третий в убийстве Щукина участвовал. И ежели что...
– Ну и знай, - равнодушно пожал плечами Самохин.
– Ты мне лучше вот что скажи. Ну, положим, зека-чеченца ты через Новокрещенова в заложники взял, чтобы соплеменников его к сотрудничеству принудить. А вот зачем ты на меня лепилу из "Исцеления" натравил - ума не приложу. Денег у меня больших нет, чтоб доить-то, от несуществующего рака спасая. В чем тогда смысл этого наезда?
Федька ухмыльнулся, сказал с обезоруживающей откровенностью:
– А чтобы ты за деньгами прибег. А то живешь, праведный такой, гордый, ни от кого не зависишь...
– А-а...
– понимающе протянул отставной майор.
– А я ведь и вправду чуть к тебе на поклон не пришел. За деньгами на курс лечения. Да история с пленным пареньком, слава Богу, меня перебила...
Федька слушал, щерился пластмассовой улыбкой, а потом отрезал:
– Бога-то погодь благодарить. С "Исцелением" сорвалось, ладно. Но ты на мой крючок все равно попался. Ты третьим убийцей Щукина был. И теперь, кроме меня, тебя никто не спасет.
– Да уж... Губы раскатал, - презрительно усмехнулся Самохин.
– Нич-чо... мент. Месячишко-другой под следствием попаришься, в общей-то камере, с уголовниками да психами, так после в ногах у меня будешь валяться. И, если хорошо попросишь, я, может быть, деньжат тебе на хорошего адвоката подкину.
– Адвокат, Федя, скоро тебе понадобится, - торжествуя, заявил Самохин, услышав, как за окнами коттеджа, взвизгнув тормозами, остановились автомобили - два или три, не меньше.
– С какого это рожна?
– косясь в окно, насторожился Федька.
– А потому, - Самохин встал с уничижительного кресла, независимо закурил, задымил "Примой", пустив клуб едкого дыма в настоянное ароматом дорогих сигар, коньяка пространство изысканно обставленного кабинета. Потому, Федя, что третьим убийцей Щукина был ты.
– Ты чего мелешь?
– побагровел Федька.
– Ты на что намекаешь?!
– Потом поймешь, - резко обрезал его Самохин и принялся прохаживаться, утопая по щиколотку в ковровом ворсе, заложив руки за спину и независимо вздернув подбородок с зажатой в зубах сигаретой.
Грохнула железная калитка - будто колокол ударил в ночи, и сразу же весь дом наполнился топотом, треском вышибленных дверей и сокрушаемой мебели. Федька вскочил, схватился за трубку, ткнул пальцем в телефон, хотел позвонить, но в кабинет уже вломился огромный боец в серо-синем милицейском камуфляже, в черной маске, рявкнул, поведя стволом автомата:
– Руки за голову! Не двигаться!
Самохин безропотно положил руки на затылок, выплюнув сигарету на пышный ковер и притоптав ногой - от пожара. Федька осторожно опустил трубку на аппарат и, подняв пухлые ладони над головой, рассмеялся добродушно:
– Сдаюсь, сдаюсь... Проходите, дорогие гости, будьте любезны... Я готов к сотрудничеству. Так что попрошу без этих ваших штучек вроде пинков под ребра. Предупреждаю, здоровье у меня слабое, а вот адвокаты, наоборот, сильные!
А между тем в кабинет вошел еще один боец в маске с укороченным автоматом АКСУ на груди, а следом влетел порывистый полковник Смолинский - в бронежилете, в лихо заломленном краповом берете, с армейским пистолетом Стечкина в руке.
– Привет, граждане бандиты!
– выпалил он, весело глядя на Федьку и лишь бросив мимолетный взор в сторону Самохина.
– Руки можете опустить, но попрошу без резких движений!