Не вижу, не слышу, не чувствую боли

Штром Вероника Ивановна

– Слишком много мозгов, для такой очаровательной головёнки, - передразнил азиат, прекрасно понимая, к каким именно выводам, пришел его собеседник.

– Ты один из Мастеров, да?
– пусть прозвучало вопросом, но он не подразумевал отрицательного ответа. Курута знал, что кроме его Мастера, есть еще несколько умельцев. Так называемый "кружок по интересам". Не все из них, даже состояли в теневой сети - или не знал и о ней, или предпочитали одиночное плавание, не вступая в контакт ни с кем. Но их всех, отличало от обычных палачей одно - они занимались своим делом как самым настоящим искусством. Кто-то использовал Боль словно проводник для увеличения Нен, кто-то возводил в культ, как

Мастер Курапики, для использования древнего наречия, а кто-то, говорят, поглощал ее, как дивное лакомство и возвращал противнику во сто крат сильнее.
– Заготовщик Боли, - имя одного из теневых Мастеров, созвучное с его же техникой, само сорвалось с губ, стоило вспомнить почти наркотическое удовольствие, которое ощущал Фэйтан рядом с Курута.

– Умная девочка, - голос палача приобрел более глубокие, жуткие интонации, словно тот стоял рядом и шептал это в чужое ухо.
– Знаешь, Саргатаносом многие интересуются, даже среди своих. Он один из тех, кто подобрался к просто немыслимым вершинам искусства. Я могу даже обещать, что почти не причиню тебе вреда. Почти - по тому, как больно сделаю однозначно. Но уже по твоим рисункам могу сказать - ты Ученик своего Мастера и в будущем, однажды, можешь так же стать равным ему. А пока ты не угрожаешь моей семье - тебе не стоит бояться меня.

– Я тебя не боюсь, - не громкие слова заставили мужчину замолчать.
– Я вообще не боюсь боли. Даже той, которую не смогу терпеть, и которая заставит меня кричать - а такая есть. Единственное, пугающее меня, то же, что и тебя, наверное, - мягкая интонация заставила мужчину выпрямиться, а пальцы с силой сжаться, пуская сеть мелких трещин по корпусу телефона.
– Я боюсь не уберечь тех, кто мне дорог, - Курапика замолчал, ощущая, как гулким звуком отдается в разбитых костях та немертвая струна, которую он задел внутри Фэйтана.
– И еще. В ответ на твой вопрос... тот, что прозвучал много раньше. Сто тридцать семь. Мои кости были раздроблены на сто тридцать семь осколков когда-то.

– 14-

Слепота, так или иначе, но вносила достаточно много корректив в жизнь. Стоило снять с тела Тэн и перевести его в Эн, как из глазниц снова начинала сочиться кровь, теперь пополам с сукровицей. За несколько недель раны все же затянулись немного, как и рассказывал Фэйтан - не до конца, но к некоторой температуре и дискомфорту удалось приноровиться. В глазницах ощущалось неприятное сдавливание - слизистая, лишенная глазных яблок, стремилась заполнить пустоты так что для предотвращения деформации Куроро купил у подпольных мастеров, коих хватало в Йоркшине, словно блох, подходящие протезы. Их требовалось носить какое-то время в течение дня и, кажется, мужчине нравилось самостоятельно вставлять стеклянные сферы на место, а затем вынимать в конце дня.

Они с Курапикой день ото дня срастались в странный тандем, движущийся и даже дышащий в унисон. Все чувства парня обострились до предела за две недели в кромешной темноте. Теперь кончиками пальцев он мог определять легко текстуру и возможный материал предмета, обонял запахи за несколько сотен метров и слышал не хуже летучей мыши. В его собственности появилась тонкая металлическая телескопическая трость, повязки для глаз, а еще отчего-то непомерное количество украшений. Куроро никак не комментировал этого, просто каждый вечер и утро превратился в странный ритуал, когда он, словно игрушку, одевал своего спутника и вынужденного партнера - единственную связь с Пауками. Они знали Курута, даже в некоторой степени доверяли ему. Никому другому, пусть он хоть тысячу мелочей будет знать о боссе, члены Риодана скорее всего так легко не поверили.

Утро начиналось рано для обоих - еще до восхода солнца. Это ощущалось по малейшим колебаниям температуры. Чтобы не потеряться окончательно в пространстве и времени, блондин научился определять прошедшее время по внутренним процессам организма - по тому, с какой скоростью

переваривалась пища в желудке, к примеру, или как часто ему хотелось пить. Делал он это в начале считая удары собственного пульса, А Люцифер старался выбить из парня из колеи - чтобы ток крови ускорился, а количество ударов увеличилось. И непонятно было - то ли он занимается этим от скуки, то ли из желания скорее заставить Курапику войти в форму... или же ему действительно нравится чужая беспомощность, он наслаждается каждым разом, когда блондину снова требуется попросить его о помощи. Как подозревал парень - скорее всего, все вместе - совмещал приятное с полезным.

Но Курапика отвечал на это всяческим отсутствием стеснения, в своих просьбах - словно это было чем-то обыденным, просить помощи у человека, с которым они могут однажды попытаться убить друг друга. Дружба? О ней речи не шло, как и о любви. Страсть и заинтересованность, едва только начавшие перерастать в нечто более глубокое. Во что оно выльется - в сближение, либо в смертоубийство - не знал, ни один, ни другой. Курута запутался во лжи и правде между ними, что перетекали незримо друг в друга. Недомолвки, намеки, игра в загадки. У Люцифера было огромное преимущество в его опыте, но Курапика учился невероятно быстро, отвоевывая обратно проигранные позиции спустя совсем не долгое время.

Чаще всего, к тому моменту, когда Курапика просыпался - мужчина уже был на ногах. Очень редко парню удавалось застать его спящим - или притворяющимся таковым. Во всяком случае дыхание мужчины было ровным, точно как и биение сердца. В такие моменты, Курута вспоминал ту женщину - Сенрицу. Что бы она могла сказать об этом сердце, которое всегда билось в одном ритме, не выдавая чужих эмоций и чувств? Даже после физических нагрузок, оно едва-едва ускорялось, но очень быстро возвращалось в норму. Когда же мужчина вернет себе способность использовать ауру, наверно ничего в этом мире не сможет сбить его мерный стук. Когда блондин просыпался раньше своего партнера - пусть даже тот просто делал такой вид, он придвигался ближе в ворохе теплых одеял, который только увеличился благодаря воровским порывам Куроро, и осторожно ложился рядом, почти вплотную. Слушал чужой успокаивающий ритм, который и сама смерть не была в силах изменить.

Парня не смущала и не отвращала даже мерзкая сороконожка, которая кольцами обвивалась вокруг чужой шеи, запускала лапки в мозг, в ткани шеи и тела, и шевелила оставшимися снаружи усиками как локаторами, касаясь волос, лица, кожи блондина. Она не могла нанести вреда, лишь в бессилии скребла острыми кончиками, оставляя алые короткие полосы. Позже Куроро приходил в душевую к принимающему душ Курапике, словно желая подловить каждый раз на смущении или стеснении, как в первый раз, когда увидел его без одежды. Придирчиво осматривал оставленные следы, свидетельствующие о том, что парень снова находился очень близко от него утром. Просто стоя рядом, они имели слишком большой перепад в росте, чтобы мерзкая дрянь дотянулась до плеч блондина, следовательно, легко вычислить, что эти росчерки чужая кожа получала от слишком близкого нахождения возле Люцифера ночью, либо утром.

Мальчишка уже давно понял - нет смысла просить оставить его одного, это лишь развеселит мужчину. И нет смысла сопротивляться, когда тот прикасается к нему, цепко обхватывая за подбородок и удерживая за плечо, заставляя поворачивать голову в нужную сторону. Чужой взгляд горячей волной скользит по коже - это не просто аллегория, но возросшая чувствительность Курута. Он будто приучает дикое животное к постоянному контакту. Быть может, хочет заставить стать зависимым от себя? Это вполне в его духе - жадно украсть чужую свободу. Однако, тогда игрушка слишком быстро надоест и Курапика понимает это столь же хорошо, как сам Куроро. От того, он позволяет ему пытаться привязать себя, но каждым жестом показывает, что лишь оказывает мужчине одолжение. Это и будоражит, и веселит, и бесит обоих.