Не возжелай мне зла
Шрифт:
— А что с головой? Он голову поранил.
— Рана неглубокая. Мы ее быстренько склеили. Заживет без проблем, но, конечно, стоит проверить, нет ли сотрясения мозга.
— Его можно будет забрать сегодня?
— Осложнений мы не ожидаем, но пусть полежит до завтра, где-то до обеда, в токсикологическом отделении. За ним надо еще немного понаблюдать.
— Но Марк утверждает, что они ничего такого не употребляли. Может, он потерял сознание от выпивки?
— Оливия, — заглядывает он мне в глаза, — лично у меня нет никаких сомнений в том, что
— Оксибутират?
Работая в центре реабилитации, я узнала, что на улицах Эдинбурга достать бутират проще простого.
— Вы уверены?
— Стандартных тестов на наркотики мы здесь не делаем, но его поведение после обморока согласуется с типичными симптомами передозировки оксибутирата натрия. Не сомневаюсь, вам знакома картина: в отделение экстренной помощи привозят пациента с явной передозировкой, делают внутривенное вливание, готовят к обследованию на томографе, а он вдруг выдергивает трубку и пытается слезть с каталки.
— Я не верю… То есть я хочу сказать…
— Он не первый подросток, хвативший лишку.
— Но Робби не употребляет наркотики. — (Доктор Уокер приподнимает брови.) — Да, Марк рассказал, что они, бывает, покуривают, что выпивают не по годам много, но такое? — Я сжимаю челюсти, пытаюсь сглотнуть, но ничего не выходит. — Не верю, что он настолько глуп.
— От алкоголя и марихуаны до так называемых рекреационных препаратов один шаг, — устало пожимает плечами доктор Уокер. — И боюсь, этот шаг уже сделан.
— Но это совсем не в его стиле.
Тело мое вдруг оседает на стуле, но голова продолжает работать, перебирая возможности и вероятности того, что Робби принимал оксибутират. Я не из тех клуш, что во всем готовы защищать своего ребенка, и не слепая: вижу, каким искушениям подвергаются подростки, но все равно убеждена, что Робби не способен так глупо рисковать жизнью и здоровьем. Когда мы с Филом разошлись, он очень переживал, разуверился в себе, но до такого безрассудства никогда не доходило. Он прекрасно отдает себе отчет в том, что каждый поступок имеет последствия. Да, сын не делится со мной всем, что происходит в его жизни, но он и не скрытен, совсем не скрытен. Если бы он пошел по кривой дорожке, вряд ли я не заметила бы.
— Может, он принял наркотик случайно, — пытаюсь я найти хоть какое-то объяснение. — Может, кто-то подмешал в пиво?
— Да, иногда бывает, что друзья так шутят друг над другом. — Доктор Уокер покачивает головой, словно размышляет над этим вариантом. — Но, боюсь, гораздо более вероятно, что наркотик он принял сам.
Глаза щиплет, я моргаю, пытаясь унять слезы. Доктор Уокер как может мягко поворачивает меня лицом к фактам и убеждает в том, что я совсем не знаю, на какие поступки способен мой сын… У него своя жизнь, он вполне самостоятельно принимает решения. Как терапевт, я сама не раз говорила родителям подобные вещи. У нас в центре я занимаюсь тем, что провожу короткий, всего в нескольких недель, курс лечения молодых людей, попавших в наркотический штопор и решивших взяться за ум.
Но чтобы мой Робби! Никак не могу поверить. У него крепкий стержень, голова на плечах и хватает здравомыслия.
Доктор Уокер передает мне салфетку. Я вытираю щеки, потом комкаю в руке влажную бумагу.
— Главное, он жив и скоро поправится, — произношу я вслух, громко и уверенно, чтобы, услышав собственный голос, самой в это поверить.
— Давайте позвоним кому-нибудь из ваших друзей, пусть приедут, вам будет легче.
— Час назад я звонила отцу Робби, моему бывшему мужу, — качаю головой я. — Оставила ему сообщение. А так… Уже поздно, все спят, не вытаскивать же их из постели. — Выпрямляюсь и встаю. — Я в порядке. Все-таки это для меня потрясение. Ничего, как-нибудь справлюсь. — Напускаю на себя деловой вид, складываю руки на груди. — Что теперь?
— Можете повидаться с Робби. Он еще довольно слаб, но говорить в состоянии.
Хирург открывает передо мной дверь, ведет по коридору. Подходим к одной из процедурных, доктор Уокер отдергивает занавеску. Робби лежит на каталке на боку. На нем больничное белье, до пояса укрыт простыней. Мальчик он у меня долговязый, худущий, руки да ноги, все никак не поправится, хотя ест за троих. Ступни торчат, свисая с каталки, вижу, что носки на нем разные.
Доктор Уокер подвигает мне стул. Благодарю и сажусь.
— Пока оставлю вас вдвоем, — говорит он и задергивает за собой занавески.
Глаза Робби закрыты, дышит он медленно и глубоко, словно все произошло с ним давно, а сейчас он мирно спит в своей постельке.
— Робби, — глажу я его волосы. — Это я.
— Ммм…
— Как себя чувствуешь?
— Горло болит.
— Тебе делали промывание.
— Знаю. Я пытался выдернуть трубку, но она застряла.
— Шар сдувается, и тогда трубка выходит.
— Ага. Мне объяснили. — Он открывает глаза и тут же закрывает. — Стены все еще шевелятся.
— Скоро все придет в норму. — Я беру его за руку. — Завтра наркотики перестанут действовать, и ты у меня будешь как новенький. — Жду, что он на это ответит, но сын молчит. — Можешь сказать, как в твоем организме оказались наркотики?
— Нет.
— Робби… — Я поглаживаю его руку, ощущаю мозоли на большом и указательном пальцах, которыми он тренькает на гитаре. — Мы обо всем поговорим, когда тебе станет лучше… Сейчас только скажи — и, пожалуйста, не ври: ты принимал сегодня бутират?
— Нет.
— Это правда?
— Никаких наркотиков я не принимал, в пабе выпил только пару кружек пива. — Защищается он усталым, унылым голосом, словно у него нет сил даже говорить, а уж тем более обманывать. — И еще немного водки в клубе.
В точности совпадает с показаниями Марка.
— Ты ведь ничего не скажешь папе?
— Я уже оставила сообщение ему на автоответчике.
Он бормочет что-то не совсем разборчивое. Похоже на слово «козел».
— Он твой папа, Робби. Он любит тебя.