Не время для смерти
Шрифт:
Глава 7
– Нет, говорить о ней я не буду!
Более категоричным в разговорах с Антоном я еще не был.
– Но…
– Сейчас ты скажешь, что это необходимо для Вики, – перебил я, – жизненно важно для ее развития.
Помолчал. Если бы наш разговор сопровождался визуальным контактом, за эти две секунды Антон успел бы кивнуть.
– Я с этим не согласен.
– Но…
– Ты берешь за основу информацию, искаженную моим сознанием. Интерпретируешь под свою точку
– Но, это же прекрасно! – Умудрился все же вклиниться в монолог Антон, – ни о какой копии не может быть и речи. Вика в итоге получает совершенно индивидуальную личность.
– Индивидуальную, говоришь? – Переспросил я, возвращая на стол чашку с недопитым чаем.
Беседуй мы за столиком в каком-нибудь кафе, разговор прервался бы грохотом битой посуды. Но мы жонглируем фактами в моей голове. Хватит с неё погромов. Даже таких крошечных, как разбитая о виртуальную стену чашка.
– Почему именно она? – Нарушил я гнетущую тишину.
Тонкой свистящей струйкой воздуха из пробитого колеса желание порвать эту комнату в клочья вместе со всем ее содержимым покидало меня. Порой я шутил, что у неё разгон от лапочки до разъярённой суки всего три секунды. Она в ответ караулила вспышки моей ярости или ревности, доказывала, что я не лучше. Правда по-прежнему оставалась на ее стороне.
Антон молчал. В комнате вдруг запахло свежестью, словно миновала гроза. Вика продолжала греметь посудой на кухне и увлеченно напевала, старательно добавляя нотки тюремной хрипоты в звонкий голос. Шансон? И когда только успела подхватить эту заразу? Над музыкальным вкусом соседки ещё предстояло поработать.
Вразрез с печальными лагерными мотивами из кухни, за окном комнаты сверкнула молния. Значит, это моё сознание упустило немаловажный момент: греческое «пахну» – это последствия, а не предвестник грозы.
– Антон?
– Я хотел бы напомнить, что не психолог…
– Антон!
– В файле были сведения о возможном самоубийстве.
Спорткар моих эмоций намертво застыл посреди разрушенной трассы у самой кромки разинувшей ненасытную пасть пропасти.
– Подробней?
– Не знаю!
Теперь молчали оба, каждый о своём.
Вспышки молний чередовались с раскатами грома. Даже самый внимательный наблюдатель не смог бы определить первичность яйца или курицы. Последовательность процессов определялась физическими догмами. Отсутствие знаний в этой области компенсировала логика. Но мой разум отрицал законы природы самим фактом своего существования. Какой толк требовать от него запах озона после грозы, а не заранее. Или раскаты грома, как результат вспышки молнии, а не ее причину.
Некоторые из наших разговоров возвращали на место целые кластеры памяти: чувства, события, мнения. Другие не приносили ничего. Затянувшийся спор обещал своим накалом новые забытые впечатления. Антон настаивал на продолжении раскопок моей любовной истории. Утверждал, что слишком рано мы отказываемся от нити, позволившей разбудить сознание после длительной заморозки мозга. Рассуждая о потенциальной пользе эксгумации моих чувств, он даже дал процессу имя, окрестив его «операцией достучаться до мозгов». В памяти всплыл кинофильм с весьма созвучным названием. Главные герои киноленты старались достучаться до небес. Если исходить из того, что финал картины был предопределен трагичностью начала, то концовку смело можно назвать счастливой.
Антон, по-видимому, прав. Но я все никак не мог разобраться с собственной позицией по отношению к главной героине своего прошлого. Почему-то мне казалось, что обязательно должна существовать ярко выраженная грань между черным и белым. Но, как это ни печально, желания не всегда соответствуют действительности. В моем случае действительность сильно мне задолжала.
– Допустим, – вернулся я к разговору, – причём здесь…
– Она приходила!
Уверен, мне и раньше случалось путать солонку и сахарницу. Ошибаются и удивляются все, даже те, кто об этом ничего не помнят. Отсутствие прошлого позволяло моему настоящему избегать капканов чрезмерной убежденности. Дарило новизну в каждом самом крошечном открытии. Разве что чувство «d'ej`a vu» быстро старило наивность моих восторгов от сюрпризов.
– Когда? И куда?
– В институт нейробиологии, – непоследовательно ответил юноша, – до и после похорон. Точнее кремации.
– Кремация, тоже похороны, – машинально поправил я.
Дозирует он, что ли информацию этот юный не психолог.
– Ну, не тяни, приходила и что?
– Хотела забрать Вас… точнее тело.
– Да, что ж ты такой мнительный. И?
– Поначалу не отдали. Точнее отдали все, кроме головного мозга. Но она каким-то образом узнала и вцепилась в институт мертвой хваткой…
Каким-то образом… Ничего удивительного. Забрать тело из института нейробиологии, который не занимается лечением пациентов, но интенсивно изучает нервную систему человека. Уточнить, как я, точнее мои останки, там оказались. Услышать о завещании,… кстати, мне ли принадлежит авторство этой гениальной идеи? Или руководство корпорации подсуетилось задним числом? Берём одну врожденную недоверчивость, одного патологоанатома и один слегка разукомплектованный труп, смешиваем и, вуаля – коктейль разъяренная бестия готов.
– Не отдали…
– Да. К тому моменту он уже был заморожен в криогенной камере.
– Ты ещё разрыдайся, – вспылил я, – разговаривали бы мы сейчас с тобой, если б отдали. Эх, тискал бы девственниц в чертогах Одина.
Звук, который с одинаковым успехом интерпретировался, как всхлип и как старательно подавленный смех, звучал слишком далеко, чтобы в нем окончательно разобраться. А мысли продолжали крутиться вокруг одноглазой физиономии сурового северного бога. Подсознание старательно сигналило о какой-то связи. Но о какой?