Не все мы умрем
Шрифт:
— Вы к Мокрухтину приходили или он к вам?
— Я.
— Всегда?
— Всегда.
— А кто у него убирал?
— Я. Он уезжал обычно рано утром, а я приходила днем. Не каждый день, а через день.
— А в понедельник?
— Тоже убирала.
— В какое время?
— С двенадцати до часу.
— И полы мыли?
— Мыла.
Ну мерзавец! Ну корабельная крыса! Людоед! Смолянинов потирал ладонью лоб, голова отчетливо начинала болеть. Ему казалось, что вещество головного Мозга волновалось, извилины колебались в широком диапазоне частот. Когда амплитуда зашкаливала, затылок простреливало, и в глазах следователя появлялись искорки.
— Он вам оставлял ключи?
— У меня есть ключи от его квартиры.
Смолянинов вытаращил глаза:
— И вы молчали!
— Я не убивала его. Но ведь вы подумали именно это, — всхлипнула женщина. — Поэтому я и молчала. — Она склонила голову. — Я не убивала, — бормотала она себе под нос.
— Почему я должен ей верить? — незаметно для себя вслух рассуждал Смолянинов, пожимая плечами. — Мотив налицо, в квартиру она могла проникнуть без взлома, застала спящего — и привет. Почему мне в это не поверить? Но ведь что-то не сходится!
Женщина смотрела на следователя широко открытыми глазами. Слезы не капали, а застыли от удивления, сконцентрировавшись в уголках глаз, готовые в любой момент политься с новой силой. Смолянинов спохватился и снова ушел в себя.
«Какое-то противоречие во всем есть. — Обхватив голову руками, Михаил массировал ее, пытаясь таким образом снять спазм сосудов. — Да, противоречие. Так, желательно — доказательно. — Он на мгновение прекратил массаж, закрыв лицо руками. — Полозков! — мысленно воскликнул он. — Полозков!» — И голова в момент перестала болеть. Вот он, ключик!
— Если Полозкова вам представил Мокрухтин, то какой резон после смерти последнего обслуживать работника Минтопэнерго? Квартира — ваша, Мокрухина нет, и пошлите всех куда подальше!
Зинаида Ивановна явно растерялась:
— Я не знаю, как вам объяснить, чтобы вы поверили мне. Мокрухтин… он не один. Он не сам по себе…
— Что вы имеете в виду?
— Еще один был, — вдруг сказала она. — Как его фамилия — не знаю. Зовут то ли Леший, то ли Леха — я не разобрала. Он даже кричал на Мокрухтина.
— Из-за чего они повздорили?
— Этот Леха позвонил, когда я убиралась у Мокрухтина. И так орал в трубку, что даже мне слышно было. Кричал, что Мокрухтин залез не туда. Этот мужик всю колонию держит. Если Мокрухтин не повернет оглобли, то братва его обует в ящик.
— Что ответил Мокрухтин?
— Мокрухтин вообще говорил очень мало и односложно, поэтому понять у него что-либо трудно. Он сказал: «Я… Его…» — и показал кулак. Кому он его показал — мне, Лехе или этому мужику? — не поняла. Это было как раз за две недели до убийства Мокрухтина. Да, еще этот Леха, или как его там, сказал, что приедет.
— Приезжал?
— Приезжал.
— Когда?
— В субботу. А в понедельник…
— Этот Леха приходил к вам в субботу?
— Нет. Я его никогда не видела.
— А как вы узнали о его приезде?
— В субботу где-то в одиннадцать мне позвонил Мокрухтин и сказал не убирать сегодня, а поздно вечером позвал меня к себе, был очень нетерпелив и настойчив, объясняя это тем, что ему надо снять стресс после Лехи.
— Давайте ключи от квартиры Мокрухтина.
Растерев руками слезы, женщина встала с дивана и подошла к серванту в стенке, из вазочки достала связку ключей и протянула их следователю:
— Вы меня арестуете?
Дверь в комнату открылась, и улыбающийся Завадский изрек:
— Наручники забыли.
Оказалось, он стоял под дверью. Зинаида Ивановна смотрела на него, не мигая, боясь поверить в то, что услышала, или боясь неправильно понять услышанное. Но капитан, все так же улыбаясь, сунул руки в карманы пиджака, вывернул их, показав, что там ничего нет, никаких наручников, покрутил ладонями перед собой, и женщина поверила, улыбнувшись в ответ сквозь слезы. Смолянинов встал.
— Но забрать мы вас все-таки заберем, — сказал он. — Есть у вас место, где вы могли бы пока пожить? Подруга или дальняя родственница, к примеру? Подумайте. К родителям нельзя, на них эта банда выйдет. Вечером отвезем вас, куда скажете. А сейчас закройте за нами дверь и никому не открывайте. Мы пока в этом доме. Пойдем, Сергей.
Они спустились на четвертый этаж.
— Ну что там про Либерию? — спросил Завадский.
— Западная Африка, побережье Атлантического океана. Территория сто одиннадцать тысяч квадратных километров, население чуть больше двух миллионов. Кофе, какао, каучук, золото, алмазы. Но это не главное. Главное — мощный торговый флот. По тоннажу судов занимает первое место в мире. Вопрос: откуда такой мощный флот у народа в два миллиона человек? Ответ: все дело в низких налогах. Суда, естественно, не либерийские. Немецкие, французские, российские, американские. Но ходят под либерийским флагом. Это все равно что компанию в офшоре зарегистрировать.
— Это что же, — соображал Завадский, — выходит, у Мокрухтина свой танкер?
— Танкер не танкер, а нефть точно есть.
Перед квартирой Мокрухтина под номером 35–36 готовилась к прорыву группа зрителей с испитыми физиономиями. Милиционер, сдерживая натиск, кричал:
— Разойдись! — и размахивал дубинкой.
Услышав шум, Завадский вышел из квартиры на лестничную площадку. Будучи роста небольшого, среднего женского, он засунул руки в карманы джинсов, привстал на носках, опустился, еще раз привстал-опустился, и кролики затихли, завороженные мерными покачиваниями удава.
— Ну? — строго спросил удав.
Толпа загудела.
— По одному! — приказал капитан.
Приказ был выполнен беспрекословно. Из человеческих тел высвободилось одно и заговорило:
— Гражданин начальник!
— Так! — констатировал Завадский. — Неумывайкин, короче.
Неумывайкин показал пальцем в пол:
— Мы про Огаркова. В магазине его не видели, соседи не слышали, стучим — не открывает.
Завадский обернулся к Смолянинову, показавшемуся на шум:
— Пойду стукну.