Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
– Камни, - сказал он. – Мишка нашел кристаллы альбита. Сдавал их через Барского, судя по всему. Собирался сбежать с острова. С… девушкой.
Упоминать имя девушки Бекшеев не стал.
Смысла в этом особо нет.
Чайник пыхнул паром, и Тихоня подхватил его, сняв голой рукой.
– У меня. Чувствительность. Снижена. Неправильная инициация, - пояснил он. – Ни холода, ни тепла. Ничего почти не ощущаю.
Мог ли он рассказать все то, что рассказал, просто чтобы отвести от себя подозрения?
Хотя… сложно
Или нет?
Не хватает. Информации. Опыта. С бумагами… другое. Все другое.
Сапожник подвинул к себе сахарницу и бросил в чай три куска. Подумал, бросил еще три.
– Тяга к сладкому, - пояснил он. – Если так… это надо со старым Шмейером поговорить.
– Кто это?
– Человек один… - Сапожник чуть поморщился. – Скупает… разное. И достать может. Тоже разное.
– Документы?
– И их. От отца дело перенял, а тот от деда… а дед вроде сперва при шахтах был, но как закрыли, то со свободными охотниками дело имел. Если кто и знает про кристаллы, то он. Но с Мишкой дела иметь не стал бы.
– Почему?
– На кой ему со старым Яжинским отношения портить? Нет, сразу бы донес…
Тогда понятно, зачем Мишке Барский.
– Я… не могу убить, - Сапожник поднял руку над столом, потом повернулся и вытянул. И вторую. И руки мелко-мелко затряслись. Сперва задергались кончики пальцев, потом ладони, а потом он, не выдержав, уронил их на колени. – Я иногда ложку с трудом удерживаю.
– Ломали? – осведомился Тихоня и сам себе ответил. – Потом сращивали. И опять ломали. Если часто и быстро сращивали, то нервы до конца восстановиться не успевают.
Надо же, а теперь он говорил почти и нормально, разве что тихо.
Сапожник кивнул.
– Допрашивали?
– Сперва. Потом… просто. Да и до того… я ж в штабе сидел. Да, вроде бы и при особом отделе, но в научно-исследовательской группе. Сперва. Потом перевели в группу стратегического планирования. Оно так хитро называлось, но по сути… там определяли территории под зачистку.
Тихоня хлебнул кипятку.
– Лагеря?
– И не только. Рабочая сила… структура. Возраст, чтобы не меньше и не больше. Пол. Физические кондиции. Причины для выбраковки. Планы выставлялись, сообразно которым необходимо было поставлять рабочие руки. Потом… потом те, кто подлежал ликвидации. Тоже расчет. Привоз. Нагрузка. Лагеря не должны переполняться. Как и пустовать.
Щека дернулась.
– Сам я никого… никогда… даже когда в лагеря ездили. Инспекционные… обязательные. Это ведь экспериментальная система была. Развертывание планировалось по всей Европе. Освобождение жизненного пространства. При малых затратах. Там… такие обоснования.
– Успокоительные – штука хорошая… не всегда берут.
– И снотворное хреновато помогает. Но без него вообще никак.
– Ты ж говорил, что ты опасный человек, - Бекшеев понял, что отвел взгляд. И за это стало стыдно.
–
– Зачем?
– Да… как-то по привычке, что ли. Сперва… я запахом смерти пропитался. Насквозь. Те, кто на войне, чуют его. Меня сторонились. Боялись. Да я и сам страшный был. По лоскуткам сшитый и кривой. Сумасшедший на всю голову. Хрен знает, что от такого ждать. Мне же и лучше. Я… на людей после такого смотреть не мог. Все казалось, что они догадались. Про то, кем я был. Что делал. Что… все-то знают. Или вот-вот узнают. И тогда… я же тварь. Чудовище.
Или тот, кто спешит чудовищем притвориться.
– Потом… привык уже. Одному легче. Чтоб не сболтнуть ненароком.
– И сбежал из Петербурга поэтому же?
– Я не сбегал. Но… душно там. И все-то смотрят, как на героя… меня и к награде предоставили. За что? Я… я людей на смерть отправлял. А они к награде.
И столько недоумения во взгляде, что приходится делать усилие, чтобы снова не не отвернуться.
И вправду ведь.
Он убивал, пусть и не своими руками, но участвовал. В том, что происходило. В том, за что многие на виселицу пошли. А его к награде.
– А отец… родные… все не останавливались. Все норовили порасспросить. Вот и… тут спокойнее. Даже иногда получаться стало без снотворного засыпать. Да и люди меньше лезут. Особенно, если намекнуть, что… что не надо.
Тихоня покачал головой и сказал:
– Он бы и курице шею не свернул. Нервы плохо восстанавливаются. Особенно такие. Многажды перебитые.
Это да. Только…
– Писать ты можешь.
– Перо легкое, - Сапожник разжал и сжал пальцы. – И целители настаивают. Вроде как, если заниматься постоянно, станет лучше. Или хотя бы не станет хуже. Я дома пишу. Просто переписываю книгу. А тут хоть с пользой.
Почерк у него аккуратный. Крупноватый, но мало ли, у кого какой почерк.
– А ты нормально заговорил. Почти, - сказал Сапожник.
– Так… если потихоньку… мне вон тоже говорили, что разрабатывать надо. Постоянно. Я и пытался сперва. Только все одно больно в первое время. А как поговоришь, то и ничего. Но с кем мне было разговаривать. Взяли тебя когда?
– Незадолго до победы. По глупости… да не важно, - он осторожно отпил чай и закрыл глаза. – Честно, думал, что ни слова не скажу.
– Это ты зря. Все говорят.
– Да, я тоже быстро это понял, - Сапожник кивнул. – Все бы сказал… все и сказал. Что мог. И чего не мог… наших тоже сдал. Только те, кого я знал, успели уйти… я им загодя сигнал дал. Они и успели. А я вот…
– Почему сам остался?
– Приказы. Их нужно было отправить. Завизировать и отправить. Курьерами. А курьеры принимают только лично. Я и… их бы перехватили. Наверное, где-то успели отменить. А может, и плюнули. Тогда-то хватало других забот. Я и решил, что… хоть кого-то… если не по форме А1, а по А2 или А3.