Не забывать никогда
Шрифт:
Ярко освещенная бетонная церковь притягивала меня; ее жутковатая колокольня напоминала сторожевую вышку концентрационного лагеря.
Неужели это возможно?
Дрожащими руками я попытался сложить карту автомобильных дорог. Безуспешно.
Неужели я, действительно, встретил в тот день Миртий Камю? На дороге из Изиньи, возле «Больших Карьеров»? Я наверняка ехал на старом «рено-трафик», принадлежавшем досуговому центру «Плен-Коммюн».
Я швырнул карту на пассажирское сиденье.
Неужели я, действительно, остановился, изнасиловал ее, задушил, а потом память навсегда стерла следы моего преступления?
Я снова глотнул кофе, на этот раз прямо из горлышка термоса, и завел двигатель.
После Османвиля я свернул на дорогу, ведущую к «Большим Карьерам». Справа от меня остался большой нормандский дом из саманного кирпича с синими ставнями и характерным фахверком. Теперь я ехал по утрамбованной земле.
Я никогда здесь не был.
Я в этом уверен.
Замедлив ход, я внимательно изучал окрестный пейзаж, проплывавший в свете фар «фиата», пытаясь высмотреть нечто, что могло бы пробудить мои воспоминания. Подтвердить мое безумие.
Десять лет назад я приехал сюда, убил двадцатилетнюю девушку и бросил здесь ее тело.
Где именно бросил?
На дне небольшого карьера, вырытого в известняковой породе? В густом пролеске? У стен крошечной часовни, облицованной сланцем и опутанной корнями столетнего тиса? На каком-нибудь поле, окруженном непроницаемой живой изгородью? Или еще дальше, на берегу канала Вир, который, обогнув Изиньи, впадает в море?
В бледном свете фар деревенский пейзаж напоминал полотно кисти Милле, только без вечернего колокола и крестьян в лучах заходящего солнца. Без свидетелей, если не считать таковыми десяток черно-белых коров, жевавших свою жвачку точно так же, как и десять лет назад. Свидетелей немых и равнодушных.
Я остановился под единственным фонарем, в пятидесяти метрах от фермы, и вышел из машины. Я словно ждал, что одна из коров повернется и, узнав меня, уставится на меня укоризненным взором.
Я сходил с ума.
Я ничего не помнил.
Я пошел. Было холодно, но безветренно. Я не понимал, почему я пошел направо, по направлению к подлеску. В какой-то момент я подумал, что меня ведет нечто вроде фантомной памяти, а руки и ноги воспроизводят движения, которые сознание мое отказывалось вспоминать.
Вскоре впереди я заметил отблеск. Точнее, два отблеска.
Возле высокой лещины горели два огонька. Их окружал ковер из цветочных лепестков.
Прибитые к стволу две таблички отбрасывали заметную тень.
Не в силах разобрать, что там написано, я подошел поближе.
В двух фарфоровых чашах, без сомнения, наполненных невозгораемой жидкостью, плавали два зажженных фитиля. Яблоневые лепестки всевозможных оттенков розового устилали землю, образуя контуры двух тел.
Я уже знал, что написано на двух деревянных табличках.
Моргана Аврил 1983–2004
Миртий Камю 1983–2004
Я замер, даже не пытаясь понять, ни кто выстроил эту похоронную декорацию, ни как долго горели маленькие факелы, ни откуда среди зимы взялись яблоневые лепестки.
И какой во всем этом смысл.
Я просто замер на месте.
Я ощутил безмерную усталость, словно мои руки, бедра и нога вмиг стали ватными. Я с трудом поборол желание лечь на лепестки и заснуть, покончив, таким образом, со всем и навсегда.
Все прозрачно.
Моргана Аврил 1983–2004
Миртий Камю 1983–2004
Этих двух девушек убил я. Жандармы загнали меня в угол, и мой разум не выдержал. Я бредил, чтобы защитить себя. Изобрел самоубийство, свидетелей, бесконечное бегство. Вовлек в свое безумие Мону, и несколько часов назад она заплатила за это жизнью. Если я не перестану отрицать очевидность, будут новые смерти.
В отблесках пламени плясали два имени.
Моргана Аврил 1983–2004
Миртий Камю 1983–2004
Охваченный лихорадкой, я не мог оторвать взгляд от табличек. Ноги подкашивались. Казалось, я стою на двух стеклянных спичках и буду стоять до тех пор, пока за мной не явится полиция. Мой мозг отяжелел. Я не спал почти три дня, но не только усталость засасывала меня в белую мягкую дыру. Сломалась преграда. Последняя. Половодье пролитой крови вот-вот затопит мое сознание. Я к этому готов.
Вытащив из кармана револьвер, я долго держал его возле виска.
Мои скрюченные пальцы, сжимавшие заледеневшую рукоятку, не могли даже пошевелиться.
Я швырнул револьвер на ложе из цветов яблони.
Я буду ждать суда.
Пусть другие расскажут мне, каким я был чудовищем.
Стоило мне заметить, что позади мелькнули две тени, как обе замерли метрах в десяти от меня. Одна тень что-то говорила, очень тихо, как говорят в церкви. Голос знакомый, я слышал его несколько часов назад, но мой застывший разум не способен узнать его.
— Им было всего двадцать лет. Они были такие красивые.
Женский голос. Я обернулся. У меня за спиной стояла Кармен Аврил, в брюках и черной куртке, единственным украшением которой была тонкая красная нить, прицепленная к бутоньерке. В руках она держала цветок яблони. Плавным движением она бросила цветок на ложе из лепестков, на правое ложе.
— У Морганы впереди была вся жизнь. Если бы в ту ночь она не встретила вас… Если бы только…
Она замолчала, словно не имея сил произнести больше ни слова. Слева от меня прошелестели легкие шаги, кто-то ступал почти беззвучно, не приминая траву. Затем чья-то тень устремилась к лещине. В черном платье. Кожаная куртка, отрезная на талии, под ней короткое бархатное платье иссиня-черного цвета. И тонкая красная нить — там, где сердце.