Не жалейте флагов
Шрифт:
– Добрый вечер, миленочек, – сказала она. – Пламуля уже спрашивал про тебя.
Безил прошел в дверь с надписью «Не входить».
– Добрый вечер, полковник.
– Вы можете говорить мне «сэр».
– В лучших полках никто не говорит командиру «сэр».
– Вы не в лучшем полку. Вы в строевой части. Что вы весь день делали?
– Вы не думаете, что общий тон вашего отдела улучшится, если я буду называть вас «полковник», сэр?
– Не думаю. Где вы были и что делали?
– Вы думаете, что я пьянствовал, не так ли?
– Я в этом уверен, черт подери.
– Но вы не знаете
– Нет.
– Я так и думал. В вас нет тонкости, сэр. Если на моей могиле напишут: «Он пьянствовал из рыцарских побуждений», это будет трезвая правда-истина. Но вам этого не понять. Больше того, вы думаете, что я лоботрясничал, не так ли?
– Совершенно верно.
– Так вот, сэр, как раз тут-то вы и ошибаетесь. Я иду по очень интересному следу и вскоре надеюсь получить некоторые ценные сведения.
– Что вы имеете на сегодняшний день?
– Не предпочли бы вы несколько подождать, пока я не представлю вам дело в законченном виде?
– Нет.
– Тогда так. Я слежу за одной очень опасной женщиной, именующей себя Грин. Среди ближайших друзей она известна под кличкой «Пупка». Она выдает себя за художницу, но стоит только взглянуть на ее творения, и вы поймете, что это только ширма для деятельности совсем иного рода. Ее ателье – явка коммунистической ячейки. У нее есть агент в Соединенных Штатах по имени Парснип, он же Пимпернелл. Он выдает себя за поэта, вернее сказать, даже за двух поэтов, но опять-таки его творения выдают его с головой. Хотите, я почитаю вам что-нибудь из Парснипа?
– Нет.
– Я имею основания полагать, что Грин является главой подпольной организации, которая нелегальным путем переправляет за границу молодых людей призывного возраста. Вот по какому следу я иду. Что вы об этом думаете?
– Лажа.
– Я предполагал, что вы так скажете. Но вы ошибаетесь. Дайте мне время, и я представлю вам отчет получше.
– Нет, займитесь-ка делом. Вот вам список, тут тридцать три адреса предполагаемых фашистов. Проверьте их.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– А надо следить за женщиной, именующей себя Грин?
– Не в служебные часы.
– Понять не могу, чего вы нашли в этом Пламе, – сказал Безил, выйдя из кабинета. – Это просто угодничество с вашей стороны.
– Нет. Это любовь. Офицер, ведающий пенсиями, был еще выше чином, так-то вот.
– Надеюсь, вас еще разжалуют в рядовые. Между прочим, капрал, вы можете говорить мне «сэр».
Сюзи задорно хихикнула.
– Ой, да вы никак пьяны, – сказала она.
– Пьян из рыцарских побуждений, – сказал Безил.
В тот вечер Седрик Лин отбыл в полк. Двухсуточный отпуск, который давался перед отправкой за границу, кончился, и хотя он предпочел выехать на час раньше, лишь бы не ехать поездом специального назначения, он с большим трудом нашел вагон, где не было братьев офицеров, рассудивших так же, как он. Они отправлялись на Север, с тем чтобы уже на рассвете погрузиться на пароход и отплыть прямо в бой.
Вагон первого класса был набит битком – четыре человека с
Поскольку ему было тридцать пять лет и он говорил по-французски, а создан был скорее другом граций, чем хватом, его сделали батальонным офицером разведки. Он вел военный дневник, и в дождливые дни ротные командиры нередко заимствовали офицера разведки для проведения занятий по чтению карт, боевому обеспечению и боевому порядку немецкой пехотной дивизии. Это были его дежурные лекции. Когда они исчерпались, его послали на курсы химической подготовки, а потом на курсы дешифровки аэрофотоснимков. На учениях он втыкал в карту флажки и подшивал полевые донесения.
– Право, у вас не будет много работы, пока нас не введут в дело, – сказал ему командир. – Свяжитесь-ка по телефону с фотографами в Олдершоте и договоритесь о групповом снимке офицеров полка.
Его поставили заведовать офицерской столовой и отравляли ему обеды жалобами.
– У нас опять вышел кюммель, Седрик.
– Уж наверное существует какой-нибудь очень простой способ не дать супу остыть, Лин.
– Если офицеры забирают газеты домой, единственно, чем тут можно помочь, – это выписать побольше газет.
– В баке опять нет воды.
Такова была его жизнь, но Найджел ничего этого не знал. Для восьмилетнего Найджела отец был воин, герой. Когда им дали отпуск, Седрик позвонил директору школы, в которой учился Найджел, и сын встретил его на станции. Он был так горд за отца и так рад непредвиденным каникулам, что ночь, проведенная ими дома, стала для него захватывающим переживанием. Дом был отдан под пустующие больничные палаты, в распоряжение праздного госпитального персонала. Седрик с сыном поместились на ферме, где перед своим отъездом Анджела обставила несколько комнат мебелью, взятой из дома. Найджел так и сыпал вопросами. Почему у Седрика пуговицы расположены не так, как у большинства отцов и братьев его школьных товарищей; какая разница между пулеметом Брена и пулеметом Викерса; насколько наши истребители быстрее немецких; правда ли, что у Гитлера бывают припадки – так говорил ему один мальчик, – и если правда, то пускает ли он изо рта пену и закатывает ли глаза, как случилось однажды с их привратницей.
В тот вечер Седрик долго прощался со своим водным садом. Собственно говоря, ради воды они и выбрали это место десять лет назад, сразу после помолвки. Вода вытекала из ясного обильного родника на склоне холма над домом и, падая несколькими естественными каскадами, пополняла изрядный ручей, который уже с большим достоинством протекал через парк. Они с Анджелой выбрались на пикник и завтракали у родника, глядя вниз на симметричное, прямоугольное здание под ними.
– Это подойдет, – сказала Анджела. – Я предложу им пятнадцать тысяч.